Об осени пишут в миноре.Мол, света и лета конец —Досада и чуть ли не гореДля жаждущих счастья сердец.Мол, боязно листьям до дрожиКружиться в осеннем луче.И я ведь как будто про то же,Но только в мажорном ключе.Лист падает, я поднимаюсь,Он – долу, а я вот – горе’.Проснусь и тотчас принимаюсьПисать о счастливой поре.
А боль – она дана нам за…
А боль – она дана нам заВозможность видеть то и это,Возможность дотянуть до лета,Где вместо крыши – бирюза.А
боль – есть регулярный взнос,Вернее, что-то вроде взноса,Который здесь взимают с носа.Ведь мы живём в долине слёз.Хоть временами в горле ком,Ищу кому бы за бессмертьеШальную денежку в конвертеВ кармашек опустить тишком.
Глухое чёрное пальто…
Виктору Андрониковичу Мануйлову
Глухое чёрное пальто,Ушанка старая, калоши…И был он слушатель хороший.Ну кто ещё так слушал, ктоЧужие юные стихи?Ну кто ещё так волновался,Коль звук живой вдруг раздавалсяСреди словесной чепухи?Ну кто ещё так словом жил,Так жил волшебной русской речью?Как жаль, что я его не встречуСредь ленинградских старожил.Жалею не о временах,Исконно неблагополучных,А лишь о редкостных и штучныхПолузабытых именах.
Когда мне плохо, слушаю хиты…
Когда мне плохо, слушаю хиты —Те песни, что заезжены, запеты.Кому-то вторя, вопрошаю: «Где ты?»Клянусь, кому-то вторя: «Только ты!»Беру чужую песню напрокат.А как ещё мне с жизнью объясниться,Где счастья нет, покой всего лишь снится,И за рассветом следует закат?И почему-то бедному клише,Которое затаскано, затёрто,Дано сегодня на разрыв аортыМне всё поведать о моей душе.
Я знаешь почему не ухожу?
Я знаешь почему не ухожу?Я много здесь такого нахожу,С чем ну никак не в силах я расстаться,Поэтому решила здесь остаться.И если говорить о мелочах,То я люблю прогулки при свечах,Особенно, когда их треплет ветер.А для меня гулять при зыбком свете,Как видеть сладкий и тревожный сон.Ещё люблю Дассена и шансон,Особенно вот этот, горьковатый,Разлукой неминуемой чреватый,Хоть он поёт: «Салют. И снова я».Ещё люблю небесные края,Которые светлеют в час рассвета.Короче, я люблю и то, и это,И это всё лишь мизерная частьВсего того, что не должно пропасть,Всего того, что в этом мире держит,И горечь расставания содержит.И я, чтоб эту горечь заглушить,Решила здесь как можно дольше жить.
Мне этой ночью не спалось…
Мне этой ночью не спалось,А утро всё равно сбылось,А утро всё равно явилось,И занавеска оживиласьОт утреннего ветерка.Наступит день наверняка,И даже, можно побожиться,Наступит время спать ложиться.Всё происходит по часам.Лишь человек не знает сам,Что будет с ним через минуту,Чем постоянно вносит смуту,Тоску, отчаянье и больВ земную бренную юдоль.С ним может всякое случиться.Ему так просто очутитьсяТам, где его и не найти —Вне зоны действия сети.
Этот день с лучезарной каёмкой…
Этот день с лучезарной каёмкой.Пожалей ты его и не комкай.Он, чтоб время с тобой провести,Засветился в районе шести.Ты расправь его тёплой ладошкойВместе с небом его и дорожкой,По которой так сладко петлять,Любопытство своё утолять.
Нет, дни не стали
безмятежными…
Нет, дни не стали безмятежными,А просто краски стали нежными,Которыми люблю писать,Чтоб от чего-то неизбежногоСебя и ближнего спасать,Чтоб злую участь не оплакивать,Платочком мятым не промакиватьСлезу, что льётся по лицу,А только радостно поддакиватьНеутомимому Творцу.
Стихи, любимые, как дети…
Стихи, любимые, как дети,Всегда идут в одном пакетеС бессонницей, с дрожаньем рук,С коленкой, заболевшей вдруг,С хроническим нейродермитом,С тахикардией и колитом.Вообще, больные потроха —Прекрасный стимул для стиха.Он, налетавшись в темпе presto,Садится на больное место, —К примеру, нынче на плечо, —И что-то шепчет горячо.
Не прошлое мы любим, а себя…
Не прошлое мы любим, а себя.Ведь в прошлом остаются нас кусочки.Ведь там мы чьи-то дочки и сыночки.Да можно ль жить, былое не любя?Мы там в панамках, с чёлкой, с хохолком,У мамы и у бабушки на ручках.Ах жизнь, ты так сильна в подобных штучках!Вон абажур висит под потолком —Оранжевый, с линялой бахромой,Качается, зовёт меня домой.
Мой ангел-хранитель, что душу мне грел…
Сыну Илюше.
Мой ангел-хранитель, что душу мне грел,Он сам неожиданно вдруг заболел,И крылья свои он с трудом поднимает,Но мне он по-прежнему чутко внимает.На помощь ко мне, как и прежде спешит,Крылом неподъёмным, как прежде, шуршит.Скажите, где ангелов хворых латают,Когда они выдохлись и не летают?Где могут крыло, что меня берегло,Сегодня заботливо взять под крыло?
Жизнь – лишь движение души…
Жизнь – лишь движение души.«Ну вот его и опиши», —Мне кто-то приказал когда-то.И вот с заката до закатаПытаюсь описать я то,Чего не видывал никто,Но без чего нам не живётся,Не плачется и не поётся,И что останется от нас,Когда растает дней запас.
Ну а теперь немного тише…
Ну а теперь немного тишеДобавлю к сказанному выше,Что, откровенно говоря,Мы всё же мучались не зря.И хоть бывало и роптали,Но всё-таки душой летали,Летали на больших крылахИз пункта «Ох!» до пункта «Ах!».Летали, не пугаясь риска.И эти строки – лишь приписка,P. S., приписка и предлогПоговорить про лёгкий слог.
Вот удивительное дело!
Вот удивительное дело!Я ни к чему не охладела.Хотя живу сто тысяч лет,Но свой очередной рассветВстречать совсем не расхотела.И надо ж было так подсестьНа эту жизнь, что нынче есть,Что нынче есть, а завтра нету,На эту зыбкость, горечь эту,Которую нельзя заесть.
За стенкой радио бубнит…
За стенкой радио бубнит.О, злой рутины злые звуки!Я взять себя пытаюсь в руки.Но кто помехи устранит?О, как же всё-таки легкоИз колеи нас, бедных, выбить —Расстроить нас, взъерошить, вздыбить.Как до покоя далеко!Как мал терпения запас!Как мы подвержены, подвластны,Слабы, зависимы, несчастны…А, может, счастливы как раз,Что тёмной ночью, белым днёмМы каждой клеточкой живём?