Зыбучие пески

– У вас отличные рекомендации, миссис Верлен. Я очень рад. Мне кажется, у миссис Стейси талант. И мне бы очень хотелось его развить. Видимо, у вас еще не было времени ее прослушать…

– Пока нет, – ответила я. – Но я уже успела побеседовать с юными леди.

Он кивнул.

– Когда я узнал, кто вы, немедленно заинтересовался.

Мое сердце учащенно забилось. Если он узнал, что я сестра Ромы, скорее всего, догадался и о цели моего приезда.

– Мне так и не выпало удовольствия послушать, как играет ваш супруг, – продолжал он, – но я читал о его величайшем таланте.

Разумеется, он имел в виду Пьетро. Как же у меня шалят нервы! Должна была сразу понять.

– Он был великим музыкантом, – согласилась я, пытаясь скрыть чувства, которые охватывали меня всякий раз, когда я говорила о Пьетро.

– Миссис Стейси до него, разумеется, далеко.

– Мало кто из живущих мог бы с ним сравниться, – с достоинством парировала я. Он склонил голову, чтобы засвидетельствовать свое уважение к Пьетро.

– Я буду просить вас играть для меня время от времени, – продолжал сэр Уильям. – Это будет входить в ваши обязанности. И, возможно, иногда для гостей.

– Ясно.

– Я бы хотел послушать, как вы играете, прямо сейчас. – Тут же рядом со мной оказалась миссис Линкрофт.

– В соседней комнате есть фортепиано, – сказала она. – Там же вы найдете и произведение, которое сэр Уильям хотел бы послушать в вашем исполнении.

Миссис Линкрофт отдернула тяжелую портьеру, открыла дверь, и я последовала за ней в комнату. Первое, что я увидела, это фортепиано. Крышка инструмента была открыта, на пюпитре стояли ноты. Комната была оформлена в тех же цветах, как и та, из которой я вышла; и было так же заметно, что владелец избегает солнечного света.

Я подошла к фортепиано, взглянула на ноты. Я знала каждую ноту на память. «К Элизе» Бетховена, на мой взгляд, самое красивое из когда-либо написанных произведений.

Миссис Линкрофт кивнула, я села за инструмент и заиграла. Я была глубоко тронута, поскольку это произведение напомнило мне о нашем доме в Париже, напомнило о Пьетро. Об этой пьесе он говорил: «Романтичная… западающая в память… таинственная. Нельзя фальшивить в таком произведении. Благодаря подобной музыке можно представить себя великим пианистом».

И я играла, и боль стихала, и я уже забыла о печальном старике, сидящем в соседней комнате, и о молодом грубияне, которого я встретила на конюшне. Музыка всегда оказывала на меня подобное воздействие. Во мне жили два человека: музыкант и женщина. И эта женщина была вполне прагматичной, она училась пренебрегать окружающим миром, поскольку ей не раз причиняли боль и больше она была не намерена эту боль сносить. Женщина привыкла маскировать свои чувства, а порой делать вид, что их просто не существует, потому что они ее страшат.

А вот музыкант – это одни эмоции, одни переживания. Когда я играю, представляю, что меня уносит из этого мира, мои чувства и сознание обостряются, я воспринимаю все слишком пронзительно, не так, как обычные люди. И пока я играла, я почувствовала, как эта комната, где до этого уже давно царили мрак и печаль, неожиданно вновь ожила. Я привнесла в нее то, по чему уже давно здесь истомились. Просто невообразимо! Но музыка – нечто чуждое этому земному миру. Великие музыканты черпали вдохновение в божественном начале… и хотя меня нельзя назвать великой пианисткой, но по крайней мере я – музыкант.

Я закончила играть, и комната вновь стала обычной – вся магия развеялась. Я почувствовала, что еще никогда так совершенно не исполняла «К Элизе», и если хозяин дома, превозмогая собственную глухоту, все-таки услышал мое исполнение, он наверняка не разочарован.

Воцарилась тишина. Я сидела за инструментом и ждала. Когда молчание затянулось, я встала, вышла из комнаты, придержав портьеру, которая была неплотно задернута. Сэр Уильям сидел, откинувшись в кресле, с закрытыми глазами. Ко мне тут же подошла до этого стоявшая рядом с ним миссис Линкрофт.

– Это было прекрасно, – прошептала она. – Он невероятно тронут. Как полагаете, вы сами сможете вернуться в свою комнату? Найдете дорогу?

Я заверила, что смогу, и вышла из комнаты, все гадая: неужели музыка настолько тронула сэра Уильяма, что ему стало плохо? По крайней мере, настолько, что миссис Линкрофт решила остаться с ним. Каким же утешением, должно быть, она являлась для сэра Уильяма – ее роль была намного большей, чем роль обычной экономки. Неудивительно, что он отплатил ей тем, что предоставил ее дочери Элис возможность учиться и получать хорошее воспитание.

Размышляя о сэре Уильяме, миссис Линкрофт и, разумеется, встрече с Нэпиром Стейси, я не так-то легко, как мне казалось изначально, нашла дорогу в свою комнату. Особняк был просто огромным: столько разных коридоров, лестничных пролетов, которые были абсолютно похожи, поэтому вполне понятно, что я могла повернуть не в том месте.

Я подошла к одной из дверей, гадая, приведет ли она меня вновь в ту часть дома, где располагалась моя комната, и открыла ее. Первое, что бросилось в глаза в этой комнате, – колокольчик на шнурке, и мне тут же пришла в голову мысль, что следует просто позвонить и попросить слугу провести меня в мои покои.

Как только я вошла в эту комнату, я мгновенно почувствовала, что в ней что-то не так. В ней было нечто, что я могла назвать напускной естественностью, и складывалось впечатление, что хозяин комнаты только что отсюда вышел. На столе лежала открытая книга. Я подошла и увидела, что это коллекция марок; на стуле лежал хлыст, на стенах висели картины, на которых были изображены солдаты в различных формах. Над камином висел портрет молодого мужчины. Я подошла к камину и стала разглядывать картину: это полотно меня восхитило. Каштановые волосы, живые голубые глаза, длинный орлиный нос, на губах играет улыбка. Я мало видела таких красивых лиц. Конечно, я поняла, кто это – тот самый красавец-брат, который погиб. И я зашла в его комнату. Я испугалась, когда поняла, что не имею никакого права находиться в этой святая святых; однако я не могла отвести взгляд от прекрасного лица на холсте. Картина была написана настолько талантливо, что глаза на ней, казалось, следовали за тобой повсюду. И пока я пятилась назад, не в силах оторвать взгляд от картины, голубые очи следовали за мной: они казались то печальными, то смеющимися.

– Ха-ха! – услышала я пронзительный смех, от которого у меня побежали мурашки по спине. – Любуетесь Бо?

Я обернулась, и на мгновение мне показалось, что у меня за спиной стоит маленькая девочка. Потом я разглядела, что она отнюдь не юна. На вид ей было уже за семьдесят. Она носила бледно-голубое батистовое платье, подпоясанное голубым атласным кушаком. На седых волосах по бокам головы были закреплены два маленьких голубых банта в тон кушаку; юбка с оборками больше подошла бы юной Эдит, чем этой старушке.