Книги из серии "Повести"

Музыкант стоял у двери и, глядя на танцующих, улыбкой, взглядом и притоптыванием ног выказывал удовольствие, доставляемое ему этим зрелищем. – Что же, идите и вы танцевать, – сказал ему один из гостей. Музыкант поклонился и вопросительно взглянул на хозяйку. – Идите, идите, – что ж, когда вас господа приглашают, – вмешалась хозяйка. Худые, слабые члены музыканта вдруг пришли в усиленное движение, и он, подмигивая, улыбаясь и подергиваясь, тяжело, неловко пошел прыгать по зале. В середине…

– Ну, что там, Павел Николаевич? Волков пожал плечами. – Да ничего. Увезли. – Вот... угораздило мужика под самый Новый год. Господи прости... – Ребят, надо бы жене позвонить... И опять все замолчали. Видимо, предполагалось, что жене Сиротина будет звонить Волков. – А вы его... первый нашли, да, Павел Николаевич? Это Денис Усков спросил, и все уставились на Волкова. Волков опять пожал плечами. Никого он не находил. Он зашел в кабинет Сиротина, наверное, через несколько секунд после…

Пятого ноября пятьдесят восьмого года открылся книжный магазин «Москва». Тогда любили приурочивать все на свете то ко дню рождения вождя мирового пролетариата, то к очередной годовщине Октября, когда этот самый вождь, хитренько улыбаясь – именно таким хитреньким и добродушным балагуром его почему-то изображали в кино, – взял, да и поставил на дыбы огромную империю. Империя на дыбы поднималась с трудом, оглядывалась, огрызалась, закусывала удила, косила налитым кровью глазом, с трудом дышала – этот,…

– Здрассти, Елена Сергеевна. – Добрый день, Слава. – Можно я к вам зайду после совещания? У меня вопрос. – Да, конечно. Слава стрельнул глазами в ее спутника, будто оценил, сделал странный жест, нечто среднее между кивком и поклоном, и отвернулся. Хорошо, что половина сотрудников новенькие, подумала Лёка. Никто ничего помнить не может. Хотя и помнить-то нечего!.. – Здравствуйте, Елена Сергеевна! – у нее за плечом негромко сказал тот, перед которым ей было так неловко, и она с изумлением…

Что, интересно, делал Пуг с теми сигарами, которые Паккер посылал ему в обмен на коробочки с листьями? Ел? Курил? Нюхал? Валялся на них или втирал в волосы? Если у него вообще есть волосы… Паккер потряс головой и, закрыв дверь, вышел на лестничную площадку. Затем дважды проверил, сработал ли замок. Кто их знает, этих соседей и особенно вдову Фоше: может, они только и ждут, как бы пробраться к нему в квартиру, пока его нет. На лестничной площадке никого но оказалось, что Паккера очень обрадовало.…

Тогда настали великие торжества, и трапеза длилась три дня и четыре ночи при свете факелов, под звуки арф; полы были усыпаны зелеными ветвями; подавались самые редкие пряности и куры величиной с ягненка; ради забавы, из пирога выскочил карлик. А так как посуды не хватало, потому что гости все прибывали, приходилось пить из рогов слоновой кости и из шлемов. Роженица на празднестве не присутствовала. Она спокойно лежала в постели. Раз вечером, проснувшись, она увидала в лунном луче, падавшем через…

У нее было худощавое лицо и пронзительный голос. Когда ей минуло двадцать пять лет, ей давали сорок, а после того как ей исполнилось пятьдесят, уже никто не мог определить ее возраста; всегда молчаливая, с прямым станом и размеренными жестами, она была похожа на автомат. II И у нее была своя любовная история. Отец ее, каменщик, разбился насмерть, сорвавшись с лесов. Потом умерла мать, сестры разбрелись в разные стороны. Один фермер дал ей у себя пристанище и, хотя она была совсем маленькая,…

Сам асессор оказался на месте событий спустя три недели. Поиски еще шли, танки и вертолеты съели чуть ли не весь наличный запас горючего и запчастей, денег на новые закупки у республики не было, от вида людей и их разговоров тягостно несло неудачей. За это время не удалось найти ни единого следа исчезнувшей группы, на площади в три десятка тысяч квадратных километров. Леса словно обрели свой древний дикий облик – не прирученные, не разбитые на деляночки ходкими просеками бессловесные дебри, сросшиеся…

Вскоре после коллективизации умер хозяин Малого дома. Жена его осталась с двумя малолетними сыновьями. По старому обычаю родового адата, которого тогда еще придерживались в аиле, нельзя выпускать на сторону вдову с сыновьями, и наши одноплеменники женили на ней моего отца. К этому его обязывал долг перед духами предков — ведь он доводился покойному самым близким родственником. Так появилась у нас вторая семья. Малый дом считался самостоятельным хозяйством: со своей усадьбой, со своим скотом, но,…

Да-а, а я-то думал — целина, масштабы! Впрочем, это же все наш историк Алдияров. Это он расписывал нам, школьникам, Анархай: «Веками нетронутая, роскошная полынная степь, простирающаяся от Курдайского нагорья вплоть до камышовых зарослей Балхаша! По преданиям, в былые времена, заблудившись в холмах Анархая, бесследно исчезали целые табуны, а потом долго бродили там косяки одичавших лошадей. Анархай — безмолвный свидетель минувших эпох, арена грандиозных битв, колыбель кочевых племен. А в наши дни…

— Эй, косматая, вот мы тебе! Но я увертывалась, убегала по арыкам. Рыжие отары овец проходили здесь день за днем, курдюки колыхались в пыли, как град, стучали копыта. Гнали овец черные охрипшие пастухи. Потом шли кочевья богатых аилов с караванами верблюдов, с бурдюками кумыса, притороченными к седлам. Девушки и молодайки, разнаряженные в шелка, покачивались на резвых иноходцах, пели песни о зеленых лугах, о чистых реках. Дивилась я и, позабыв обо всем на свете, долго бежала за ними. «Вот бы и…

Позже, много лет спустя, я понял тайну двух тополей. Они стоят на возвышенности, открытой всем ветрам, и отзываются на малейшее движение воздуха, каждый листик чутко улавливает легчайшее дуновение. Но открытие этой простой истины вовсе не разочаровало меня, не лишило того детского восприятия, которое я сохраняю по сей день. И по сей день эти два тополя на бугре кажутся мне необыкновенными, живыми. Там, подле них, осталось мое детство, как осколок зеленого волшебного стеклышка… В последний день…

Глухо и затяжно ныло давно надсаженное сердце коня, дышать в хомуте становилось все трудней. Резала, сбившись набок, шлея, а с левой стороны под хомутом постоянно кололо что-то острое. Может, это была колючка или кончик гвоздя, вылезшего из войлочной подбивки хомута. Открывшаяся ранка на старой мозолистой намятине плеча нестерпимо жгла и зудела. И ноги все больше тяжелели, точно он шел по мокрому вспаханному полю. Но старый конь все же шел, пересиливая себя, а старый Танабай, изредка понукая его,…

Я молчал. — Переживает парень… История длинная… Когда-то он жил здесь у нас, на перевалочной базе… Дослушать заправщицу мне не удалось. Подошла попутная «Победа». Грузовик догнали мы не скоро — почти у самого Долонского перевала. Он шел с огромной скоростью, пожалуй, непозволительной даже для видавших виды тянь-шаньских шоферов. Не сбавляя скорости на поворотах, с гудящим ревом неслась машина под нависшими скалами, стремительно вылетала на подъемы и сразу точно бы проваливалась, ныряя в перепады…

Он крался вдоль витрины, не отрывая глаз от машин и подбираясь все ближе к двери, уговаривая себя, что ни за что не войдет, что входить — отъявленная глупость, но в глубине души сознавая, что искушение неодолимо. Наконец он поравнялся с дверью, толкнул ее и шагнул внутрь. Продавец возник перед ним как по волшебству. — Вон тот сочинитель в углу, — промямлил Харт. — Скажите, не могу ли я… — Безусловно, безусловно, — подхватил продавец. — Соблаговолите следовать за мной. В углу салона продавец…

Зорким взглядом обшарил он все дороги, — они были пустынны. Над его головой парили орлы; вдоль крепостного вала, прислонясь к стене, спали воины; во дворце ничто не нарушало покоя. Вдруг, словно из недр земли, донесся далекий голос. Тетрарх побледнел. Он наклонился, чтобы прислушаться; но голос затих. Потом он послышался вновь, и тетрарх, хлопнув в ладоши, крикнул: «Маннэи! Маннэи!» Появился человек, обнаженный до пояса, подобно массажистам в банях. Он был очень высокого роста, старый и худой;…

Он подошел к машине, наклонился, провел рукой по верху, хотя вовсе не думал подходить и дотрагиваться до нее, и лишь тогда сообразил, что ему, по-видимому, следует оставить машину в покое. Впрочем, ничего не случилось… по крайней мере сразу. Металл или то, из чего она была сделана, на ощупь казался гладким, но под этой гладкостью чувствовалась страшная твердость и пугающая сила. Он отдернул руку, выпрямился и сделал шаг назад. Машина тотчас щелкнула, и он совершенно определенно почувствовал,…

Я один. Какая благодать! Можно не спеша встать, умыться, пофыркать и покряхтеть, как и сколько тебе угодно, выпить оставленную для меня старухой кружку молока и сесть за свои записки. Но сегодня я их не нашел. Упрямая старуха опять уничтожила все до единого клочка. И почему она так не любит мои записки? Должно быть, чувствует, как много там достается на ее долю. Хотя она должна знать, что там достается всем — всем сестрам по серьгам, и она только из любви ко мне уничтожила документ, свидетельствующий…