Книги из серии "Собрание сочинений в восьми томах"

«Милый, не кипятитесь! Я сам был молод… Идеалы, все это… конечно… но — сбор! Мы тоже есть хотим! Если бы публика была согласна с вами, мы сами бы были счастливы. Но поверьте, что мы просто вынуждены угождать публике». Зрителю партера, я говорю о большинстве, не надо, не хочется сочувствовать глубоко, он хочет «скользить» и улыбаться. К чему идет тенденция театра, как увеселительного заведения для деловых людей, показывают лондонские театры. Там воцарилась буффонная феерия: роскошные декорации,…

Молодых ловцов он учил всем секретам промысла: как задерживать дыхание, как отражать нападение акул, а под хорошую руку – и тому, как припрятать от хозяина редкую жемчужину. Промышленники же, владельцы шхун, знали и ценили его за то, что он умел по одному взгляду безошибочно оценивать жемчужины и быстро отбирать в пользу хозяина наилучшие. Поэтому промышленники охотно брали его с собой как помощника и советчика. Бальтазар сидел на бочонке и медленно курил толстую сигару. Свет от фонаря, прикрепленного…

Можно всех писателей разбить на две группы: одни писатели умнее своего таланта, другие талантливей своего ума. Попробуйте себе так представить Брюсова, Горького и всех – все распадутся на две группы и легко определятся. Но есть еще промежуточная группа писателей, которые стремятся быть умнее своего таланта (Лев Толстой), и еще подгруппа борцов за свой талант, за свою самость, подавленную религиозно-этическими требованиями своего времени. Жизнь Курымушки Алпатова в «Кащеевой цепи» нам представлена…

Выехали на зорьке. Бричку легко несли вороные Мирона Григорьевича. Сваты рядком сидели в расписной цветастой люльке. Выбрались на бугор, разговорились; в Миллерове стояли немцы, поэтому-то Мирон Григорьевич и спросил не без опаски: — А что, сваток, не забастуют нас германцы? Лихой народ, в рот им дышлину! — Нет, — уверил Пантелей Прокофьевич. — Матвей Кашулин надысь был там, гутарил — робеют немцы… Опасаются казаков трогать. — Ишь ты! — Мирон Григорьевич усмехнулся в лисью рыжевень бороды и…

«Ну, ничего, — думал он, — зато она стройная, этого нельзя отнять». Около года прошло с той поры, как в городе Скородоже поселился отставной приват-доцент, доктор химии Георгий Сергеевич Триродов. О нем в городе с первых же дней говорили много, и больше несочувственно. Неудивительно, что и две розово-желтые черноволосые девушки в воде говорили о нем же. Они плескались водою, подымали ногами жемчужные и алмазные брызги и говорили. — Как все это неясно! — сказала младшая…

Я знал отца, и потому эта фраза тревожила меня и смущала. Отец был атеист. У него происходили вечные столкновения из-за насмешек над ксендзами и священниками с моей бабкой, полькой, фанатичной, как почти все польские женщины. Я догадался, что на приезде священника настояла сестра моего отца, Феодосия Максимовна, или, как все ее звали, тетушка Дозя. Она отрицала все церковные обряды, кроме отпущения грехов. Библию ей заменял спрятанный в окованном сундуке «Кобзарь» Шевченко, такой же пожелтевший…

Предисловие ко второму изданию Не без колебаний согласился я в свое время на издание моих лекций в Свердловском университете. Эти колебания отразились в сохраняемом мною и сейчас предисловии к первому изданию. Однако читатель дружелюбно встретил мою книгу, и рецензии, ей посвященные, были более или менее положительными. Книга разошлась, и потребовалось второе издание. Я был бы рад, если бы мне удалось совершенно переработать ее и внести в нее ту прочность солидной работы, которую я не смог…

– Вы договорились до пошлости, – с недовольством в голосе произнесла Эльза Глюк. – Пожалуйста, не считайте капиталы в чужих карманах, – отозвался Зауер, юрисконсульт банкира Готлиба. Зауер был не в духе во время разговора Штирнера с Эльзой и молча рассекал длинными веслами воду, розовевшую в закатных лучах солнца. Штирнер почувствовал, что он действительно зашел далеко в своих остротах, и стал говорить более серьезно. – Простите, я никого не хотел обидеть. Я только хотел сказать, что в любви,…

Всего только шагах в двадцати от фанзы начиналась непролазная крепь, дубняк и бархатное дерево, мелколиственный клен, граб и тисе, крепко-накрепко перевитые лианами лимонника и винограда, колючками с высокой, саженной полынью и той самой сиренью, которая встречается у нас только в садах. Лувен, спускаясь часто за водой, пробил здесь тропу, и эта едва заметная тропка, обходя крепкое место, вскоре приводит к обрыву, и тут весь разговор, слышимый возле фанзы, как бы на том свете, вырывается наружу:…

— Воняет от тебя, как от дохлого сома! С тобой тут ежели еще сутки пожить, так потом всю жисть душа не будет рыбы принимать… С той поры Аникушка, не глядя на комаров, спал возле землянки. Перед сном, брезгливо морщась, отметал веником рассыпанную по песку рыбью шелуху и зловонные рыбьи внутренности, а утром Христоня, возвратясь с ловли, невозмутимый и важный садился у входа в землянку и снова чистил и потрошил принесенных карасей. Около него роились зеленые мухи-червивки, тучами приползали яростные…

Девы Затихни, гнев! Умолкни, битва! Вещай, вещай нам, тишина. Когда меж нами есть молитва, Она не нами зажжена. Юноши, носящие светочи Приди, блаженный утешитель! Сверши таинственный обряд. Вот, мы покинули обитель, Ушли от прочности оград. Сошлися мы в туманном доле, Где мочит платье нам роса. Сверши все то, что в дивной воле. Земле да будут небеса. Туман долинный вместе с нами И светочей пустынный дым Горят смиренными мольбами И ожиданием святым.…

Профессорская библиотека состояла почти сплошь из немецких книг по экономике, таких аккуратных, что казалось, к ним ни разу никто не прикасался. К тому же они представлялись мне неимоверно скучными из-за своего готического шрифта. Книги источали острый запах лизола и гвоздики. С тех пор этот запах стал для меня признаком вяжущей скуки, в особенности запах гвоздики — черных, похожих на маленькие обойные гвозди семян тропического растения. Но зато в библиотеке у профессора стояли и все восемьдесят…

– Винклер, сколько лет мы работаем вместе? – Двенадцать лет, господин Цандер. – Да, двенадцать. Срок немалый… Вы были хорошим помощником, Винклер, моей правой рукой, моим другом… – Я еще не умер, господин Цандер… Цандер нахмурился: – Мы должны расстаться. Винклер поспешно опустил руку в карман, вынул трубку, набил ее табаком, закурил. – Это почему же… так неожиданно? – Я уезжаю. Надолго покидаю родину, быть может, навсегда. – «Могикане»? – коротко спросил Винклер. – Да, они……

– Как будто ночевали синие птицы и оставили свои синие перья. Он помолчал, глубоко вгляделся в меня и заключил по-своему: – Ну, значит, больше она уже не придет. И, оглядев синее поле фацелии, сказал: – От синей птицы этой лежат только синие перышки. Мне показалось, будто он силился, силился и наконец завалил над моей могилой плиту: я еще ждал до сих пор, а тут как будто навсегда кончилось, и она никогда не придет. Сам же он вдруг зарыдал. Тогда для меня его широкий затылок, его плутоватые,…

— Кого нелегкая принесла? — улыбаясь в седеющие усы, спросил он. — Не угадаешь, Лукич? Ночевать пускай. Куда бы коня поставить в теплое? — Нет, дорогой товарищ, не призначу. Вы не из рика будете? Не из земотдела? Что-то угадываю… Голос ваш, сдается мне, будто знакомый… Приезжий, морща бритые губы улыбкой, раздвинул башлык. — Поло́вцева помнишь? И Яков Лукич вдруг испуганно озирнулся по сторонам, побледнел, зашептал: — Ваше благородие! Откель вас?.. Господин есаул!.. Лошадку мы зараз…

— Мой Лоэнгрин придет сегодня, — говорила она матери. — Твой Лоэнгрин звонит, — говорила ей мать, заслышав прозвучавший в передней неуверенный, робкий звонок. — Твой Лоэнгрин — дурак, — говорил ей откровенный Сережа. Ему нравилось иногда подразнить сестру. Немножко, конечно. Ему ведь было всего только двенадцать лет, и еще побаивался он своей сестры. Сначала Машенька называла своего дружка Лоэнгрином потому, что познакомилась с ним на галерее Мариинского театра…

— Молодец! — внятно сказал царь, вытирая руки мягким фуляром: на пальцы попали брызги прудовой тухлой воды. — Рад стараться, ваше величество! — хрипло прокричал рабочий. Лонсевиль смотрел на царя с отвращением и гневом. Так вот каков этот «брат», а потом соперник Бонапарта, метавшийся по своей стране, как мечется рыба с порванным плавательным пузырем! Глава вторая Вскоре после переезда в Петрозаводск Лонсевиль был вызван к начальнику завода, оберберг-гауптману …

Война нанесла Уэллсу удар прямо в сердце. Он очень сильно заколебался в это время. Больше, чем когда-нибудь, стала проявляться у него наклонность к некоторой расплывчатой мистике, которая не играет, однако, существенной роли во всем писательском облике Уэллса. Звучали также нотки некоторого отчаяния, в то время как обычно Уэллс является крепким сторонником твердой веры в прогресс. Но и хорошие результаты вызвала в сознании писателя война: обострение ненависти к буржуазии, известная степень сознания,…