100 shades of black and white

— Я? О нет, не собираюсь, — Рэй покачала головой и глотнула воды. Стало лучше. Не так душно. — Я, пожалуй, посижу на четвертом. Спасибо за воду, — допила она до конца. —Неужели кто-то рискнет не прийти на работу в такое прекрасное место, ну надо же.

— Согласна. Скажу честно, проще умереть, чем подвести магистра. Он даже из могилы достанет, — и Сэмми провела блестящим ногтем по горлу. Выразительно так. Будто крохотным лезвием.

— Не сомневаюсь, — поднялась Рэй. Позади нее уже затихала музыка, и люди готовились к другому зрелищу, кровавому и жестокому.

Он достанет кого хочешь даже из-под земли.

Но ее излюбленное место, самое укромное и тихое, уже было занято. Знакомые рыжие волосы и угрюмый профиль, такой бледный, что казался вырезанным из бумаги.

— Уходи, — качнул головой Хакс, и Рэй поняла, что он пьян. — Убирайся отсюда ко всем чертям, чтобы я тебя больше не видел.

Музыка вверху затихла, и воздух прорезал первый крик. Первый всегда был громким.

Хакс вздрогнул и качнулся в кресле, будто бы его раздирало на две части, и одну из них тянуло вниз с непреодолимой силой. Но он был тут, и в этом была ее вина.

— Нет, — Рэй решительно огляделась кругом и принялась двигать стоящее неподалеку кресло, чтобы сесть рядом.

— Тебе мало? Того, что ты уже натворила? Решила прийти сюда и добить?

От щелчков хлыста, раздававшихся так громко, будто кто-то стрелял, его каждый раз передергивало.

— Извини, — она просто не хотела видеть, как кому-то причиняют боль. Разве это делало ее такой ужасной?

— Нет, тебе не жаль. Ты просто ничего не понимаешь.

Его глаза, такие светлые, что казались практически белыми от приглушенного света, исходившего от светильников, были блестящими. А взглядом можно было испепелить на месте.

— Я бы убил тебя за все это, взял бы и сломал твою шею, с удовольствием услышав, как она хрустнет. Но вместо этого я вынужден унижаться. Просить тебя, — Хакс подался вперед, и Рэй отшатнулась. На мгновение ей показалось, что именно так он и сделает. Придушит ее прямо тут, пока внимание гостей приковано к происходящему парой этажей ниже.

— Умолять.

Соло говорил об этом. Она не сможет отказаться. У нее не будет этого права. Несмотря на то, что это ужасно. Иначе...

— Видишь, насколько это жалко? — Хакс захохотал, привлекая к себе внимание. На него кто-то шикнул, а он оскалил зубы в ответ, напоминая хищное животное, загнанное в угол.

— Я теперь, кажется, принадлежу тебе. А это значит, мне проще попросить у кого-нибудь пистолет и вышибить себе мозги.

Щелчки затихли. Стоны и восхищенные вздохи тоже. Крохотный филиал ада словно замер в восхищении, наблюдая за кульминацией действия.

Рэй не нужно было даже подниматься и идти к чертовым перилам, чтобы увидеть Соло. Она вполне могла представить себе его сейчас — напряженного, с налившимся кровью шрамом поперек лица, с наслаждением, стереть с лица которое не смог бы никто на свете.

И его жертву, свисающую с креста. Не менее счастливую, словно ее коснулось божье благословение.

— Почему он сделал это с нами?

— Потому что он мог. Потому что ему это нравится. Потому что он хотел заставить нас обоих страдать. Тебе мало причин, Госпожа Рэй? — развел руками Хакс.

Рэй нахмурилась.

Мы все его игрушки, как ты не поняла?

— Идем, — она встала и чуть не потеряла равновесие. Чертовы шпильки. Хотя не стоило винить только их, кровь бросилась ей в лицо, и сейчас она была не в лучшем состоянии. — Вставай.

Гул кругом возобновился, распадаясь на мелкие шепотки.

Рэй скривилась:

— Он никогда не получит то, чего хочет. По крайней мере, от меня так точно.

Даже если это будет больно.

Они добрались до самого нижнего этажа в полном молчании. На фоне лязгающего лифта, ползущего как черепаха, оно было оглушительным, и Рэй буквально могла слышать свое сердце. Оно уже не просто билось, кажется, оно вознамерилось пробить ребра и вырваться наружу.

— Почему... — прокашлялась она. — Почему ты любишь боль?

Она смотрела на него, наверняка Хакс был из тех богатеньких детишек, которым все преподносится на блюдечке — и дорогие колледжи, и машины на шестнадцатилетие, и работа в самых престижных компаниях, и не могла понять. Почему.

— Она сладкая, если знать, чем ее приправить.

Лифт дополз уже до самого конца, а Рэй никак не могла оторвать взгляд от Хакса. Он был все еще пьян, но по его лицу, тонкому и нервическому, расплывалось что-то, что она не могла понять правильно.

Восхищение? Предвкушение? Возбуждение.

— Одна просьба, последняя. Бей изо всех сил, иначе это будет даже не интересно, — и Хакс, отлипнув от стенки лифта, церемонно склонился над ее рукой, касаясь губами.

Поцелуй прожигал ладонь насквозь.

Когда Бен Соло вручил ей хлыст, новенький, совсем белый, Рэй хотелось — всего на миг, один короткий миг — швырнуть его ему в лицо.

Но она стерпела.

Даже тогда, когда он склонился над нею, шепча на ухо, будто весь остальной мир мог подслушать их маленький секрет:

— Неизбежность, помнишь? Я доволен тобой, Рэй. А теперь наслаждайся. Он, — и Соло махнул в сторону Хакса, снимавшего с себя рубашку и обнажившего спину всю в застарелых шрамах, — он жаждет этого не меньше, чем остальные. Мы все жаждем одно и того же.

— Чего? — хотелось заорать ему вслед, но он уже ушел, оставив ее наедине с собой. И застывшим на кресте рыжеволосым мужчиной, чье тело было белым словно раздавленные цветы.

Ей не пришлось нести Хакса до его личного убежища. Он шел за нею, с изяществом, которое сложно было бы предположить в человеке с только что исполосованной спиной. И люди, чьих лиц Рэй не могла запомнить, не хотела и не стала бы, расступались перед ними. Замолкали и опускали глаза, а когда поднимали взгляд снова, в нем было одно и то же — восторг. Им было все равно до отсутствия ленточки на правом рукаве, они увидели то, что хотели.

Госпожу Рэй.

— Твои раны... — Рэй притворила за ними дверь и повернулась к Хаксу. — Их следует перевязать.

— Не стоит, — Хакс с наслаждением потянулся и принялся разминать шею. — Пусть побудут, я должен привыкнуть.

Ему было больно, Рэй видела это. И все равно он был доволен.

— Тебе стоит носить только белое.

— Что? — Рэй отвлеклась от созерцания исполосованных плеч. Красные отметины, вот и все, что она видела, о чем думала.

— Белый тебе идет, он заставляет желать тебя. Как что-то давно утраченное. Безвозвратно.