100 shades of black and white
Шрифт:
Забрак за то время, пока она медлила, приходит в себя и снова бросается на нее. Молотит кулаками и даже пытается укусить.
— Убей, Рэй, — она уже не знает, может, этот голос на самом деле звучит только в ее голове, но ослепляющая боль заставляет Рэй разозлиться.
Она больше никогда не допустит, чтобы кто-то дотронулся до нее без спросу. Или ударил.
Так что ей нужно просто прищуриться, концентрируясь, а дальше дело за зыбучим песком.
Крохотные острые частицы его с легкостью облепляют всего забрака, впиваясь в кожу и заставляя орать от боли, и тащат вниз. В самую глубину. Насовсем.
— Ситх!
Оставляя Рэй в одиночестве. Смотреть на чистый и гладкий песок, на котором всего пару минут тому стоял ее обидчик, а теперь ничего нет.
Они больше не подходят к ней. Смотрят на расстоянии и отворачиваются, когда Рэй проезжает мимо на своем спидере. Как будто земля, по которой она ступает, тоже становится проклятой.
Хотя может так оно и есть.
Рену мало одной кровавой жертвы, ему мало злости и ярости, которые дает ему она, и вечно требует еще.
— Давай, Рэй, убей их, — он указывает своей черной ладонью на длинные извивающиеся ленты скалозубых червей, вынырнувших, чтобы погреться на утреннем солнышке. — Уничтожь, — его голос звучит внутри ее головы. Нашептывает требовательно и почти нежно.
— Нет! — Рэй не оглядывается назад, стартуя с третьей передачи с такой скоростью, что спидер чуть не зарывается носом в песок. Она так стремительно летит через дюны, словно за ней гонится само зло.
Иногда ей кажется, что она сама специально выдумала такого его себе. Не друга. А монстра.
Из нее течет слишком мало крови, когда наступают эти самые дни, и вообще она совсем не похожа на девушку. Груди все еще нет. А ребра можно пересчитать через майку.
И все же она чувствует себя по-другому.
Как будто она потеряла что-то очень важное.
Детство? У нее его и так не было.
Мечты? Рэй мечтает только о том, чтобы ее нашли. Чтобы кто-то до нее дотронулся.
Не кривясь и не обзывая исчадием зла, не плюясь вслед.
А с Реном такого не будет никогда.
Он все такой же, как и в первый день их знакомства. В черном, высоченный и здоровенный, и появляется без предупреждения.
Рэй принимает ванну, вернее, пытается обтереть себя, скрючившись в тазике и выжимая на плечи губку с уже грязной водой, когда он возникает посреди крохотной комнатки.
Она дергается и пытается закрыться, потому что не хочет, чтобы он смотрел на нее такую. На не_ребенка. И видел ее сморщившиеся и затвердевшие от холода соски. От холода. Или от волнения.
Ее стыдливым румянцем можно поджечь весь ее неказистый домик, бывший когда-то частью звездолета. Испепелить всю вместе с тазиком и голыми ногами, которые она не может спрятать, потому что они слишком длинные, а сейчас еще и задеревенели и не в состоянии разогнуться.
Теперь ей не хочется спрашивать, почему на нем маска.
Точно такая же не помешала бы и ей.
— Рен?! — от волнения Рэй забывает, что вполне могла бы подтянуть к себе полотенце с помощью Силы. И что ей необязательно сжиматься еще больше, выплескивая на пол драгоценную воду. — Не смотри!
Но ему все равно.
Наверное, он какая-то бунтующая часть ее. Та самая, о которой Рэй никому никогда не говорила. Похоть.
Или жажда на грани безумия. Вот что он такое.Потому что вместо того, чтобы уйти или хотя бы отвернуться, он наоборот подступает к ней, усаживаясь на пол рядом, совсем не заботясь о лужах, которые все равно не смогут запачкать его черное одеяние, и смотрит.
Он оглядывает ее мокрое от воды тело, и его дыхание под маской тяжелеет, становясь медленным.
— Ты сама хочешь этого, — его рука в черной перчатке, наверное, уже сросшаяся с кожей, гладит воздух в паре сантиметров от ее плеча, по которому проходятся табуны мурашек. — Ох, Рэй, просто признай.
— Нет, — шепчет она, чувствуя себя загнанной в угол.
Она выдумала его, и вот теперь он управляет ее жизнью. Заставляет говорить то, в чем стыдно признаваться. О чем стыдно думать.
— Да.
Она так привыкла к его сухому, безжизненному голосу, что научилась узнавать легкие оттенки в нем. Вот теперь там превосходство. Зыбкая тень улыбки, которая никогда не отразится на лице, ведь его все равно нет под маской.
— Прекрати лгать самой себе, Рэй.
— Что ты… — слова застревают в горле и остаются всего лишь набором ломких звуков.
— Я хочу, чтобы ты сделала то, что хочешь.
Она краснеет. Заливается жаром и стыдом. Но все же убирает руки, прекращая сжиматься. Расправляется словно сжатый силой цветок, раскидывая ноги и позволяя ему увидеть себя всю. Такую, какая она теперь.
Девушку с влажной кожей, блестящей от воды, золотистой словно песок Джакку. Ту девушку, которая хочет, чтобы хоть кто-то к ней прикоснулся.
Обнял. Сделал то, что должно быть сделано.
Но он же ненастоящий. И стоит ее руке поползти вниз, от живота и еще ниже, как его образ вздрагивает и исчезает.
Как будто его никогда и не было.
Он впервые бросает ее вот так. Словно ему не понравилось.
Рэй прекращает свои бессмысленные попытки и берется за мочалку, яростно растирая кожу и чувствуя какую-то странную обиду внутри. Она больше не хочет думать об этом.
Его впервые нет больше пяти дней.
Сначала Рэй не задумывается об этом. По сути, Рен — это ее неуемное воображение, выдумавшее себе друга, чтобы выстоять. Так что она уже и раньше как-то обходилась без него.
Но сейчас она не может не думать о том, что в какой-то момент она вообразила, будто он сможет заменить ей реальность.
Ей просто пора выбросить его из головы. И заняться обшивкой.
Ее руки сами собой ловко разделяют провода, выискивая тот самый, отсоединив который, она доберется до центра. И откроет тайник.
— Зачем ты здесь? — она говорит сама с собой, хотя на самом деле ее вопрос предназначен для того, кого здесь нет.
— Зачем, а? Зачем я тебя вообще выдумывала?! — Рэй выходит из себя и дергает за другой провод, получая неслабый удар током. Ну, в этом она сама виновата. Идиотка. — Зачем ты мне нужен?
Он не вернется, не важно, сколько бы она ни звала.
— Рен, — шепчет она, и в голову лезут непрошенные мысли. О том, как его черные пальцы, затянутые в кожу перчаток, гладят ее по щеке. Прикасаясь. И как она сама тянется к нему, чтобы прижаться разгоряченным лицом к холодному металлу.