101 Рейкьявик

У меня до сих пор та же эрекция, что и ночью на Рекагранди. Оттого, что я лег на маму, она не исчезла. Напротив. Похоже, тогда я первый раз в жизни сделал то, что хотел. Я лег на женщину, ощутил ее шаль, материю на юбке, уткнулся лицом в ее шею. От нее так приятно пахло! Еще пара таких моментов — и можно спокойно помереть. «Ты загляни под тяжелую крышку: всех моих бед и обломов не счесть» [259] . Кто умирает на экстази, тот кончает на рейверской вечеринке в аду, которая продолжается целую вечность. Так что с этим надо поосторожнее.

259

Переделка первой строки песни на слова Пауля Олавссона «Залог верности»: «Ты загляни под тяжелую крышку: платьев моих и сокровищ не счесть». Современным исландцам, впрочем, больше известен не сам этот текст, а переделка Мегаса. В тексте Пауля Олавссона речь идет о крышке сундука, где герой хранит одежду, а также письма покинувшей его возлюбленной; у Мегаса — о крышке гроба, где лежит мертвец, от чьего лица поется песня.

Черноволосая Эльсина подруга сидит в углу на первом ряду. Она похожа на Крисси Хайнд (ц. 150 000) из Pretenders. С такими по-дурацки тощими рокерскими ляжками, про которые все ошибочно считают, что они сексапильные. Женщина с электрогитарой! Гив ас э брейк! [260] Все равно как мужик со щипцами для завивки. И все же в ней что-то есть. Женщинам, у которых волосы застилают глаза, следует опасаться самого худшего. Pretenders была клевая группа. Гитариста звали Ханиман-Скотт. Джеймс Ханиман-Скотт. А басиста — Пит Фарндон. Оба померли от передоза в один и тот же год. Это их похороны, и Крисси Хайнд с волосами на глазах — в первом ряду.

260

Give us a break! (англ.) — прибл. Не смешите!

Поп тянет килограммов эдак на восемьдесят семь. Освященное мясо. Эльса в окружении волос. Мама смотрит на нее, точнее, на ее руку. Во всем какая-то скорбь. И все же как-то наигранно. Эта «помощь в шоковых ситуациях» слишком далеко зашла. Хоронят тех, кто еще даже не родился. Что же нам после этого — каждое семяизвержение оплакивать? Похороны зародыша. Значит, крещение я пропустил? А некрещеных хоронить можно? «Каким именем должны были наречь младенца?» От всех здесь прямо-таки разит «пониманием», просто жуть! Души, прополосканные шампунем. Всего-навсего невареная кровяная колбаса с едва-едва наметившимися глазками, — и вот все должны ее оплакивать. А виной всему я. Я… Господи Боже мой, Отче всего, что ни есть, скажи мне, — в таких случаях говорят: «Сорри»? Наверно, эрекция на похоронах — как раз в тему, такой намек на восстание плоти, воскресение плоти. Когда мы все встаем, у меня стоит навытяжку, как солдат, отдающий честь. My name is Gump. Forest Gump [261] .

261

Меня зовут Гамп. Форест Гамп (англ.).

Мне не помешало бы пойти в туалет и выблевать весь кайф, но я не решаюсь спросить, где тут уборная, потому что мне вдруг кажется, что гробик отнесут именно туда и попросту спустят все содержимое в унитаз. Хочу большую грудь. Больше, чем у Анны. Папа смотрит на меня. Не смотри на меня, папа! Не надо! Не смотри на меня! Я смотрю на Сару. Мне вдруг хочется пройтись с ней вдоль скалистых утесов, щека к щеке, идти долго-долго, пока с ее щеки, которая прижимается к моей, не сотрется вся косметика. И идти с ней дальше и дальше до тех пор, пока духи тоже не выветрятся. Но закончится все, конечно же, какой-нибудь пустошью.

Папа спрашивает:

— Ты на кладбище собираешься?

— Ну, когда-нибудь мы все там будем, — отвечаю я.

Сара спрашивает:

— А разве такое на кладбище хоронят?

Лолла говорит:

— В Фоссвоге для таких отвели специальный участок.

Ну ты, со своим пузом! Не пытайся въехать в нашу семью на одном языке, раздуваясь какой-то притворной, точнее, рукотворной беременностью! Эльса смотрит мне в глаза. Прости, думаю я. Прости меня, сестра! Я — не то, что я есть, а то, чем я стал.

Я стою на краю могилы. Да, именно это лучше всего передает мое состояние. После семнадцати часов на экстази. Мое «э» скоро отнимет у меня всю «нергию». Вещество мало-помалу растворяется в теле, но не исчезает. Оно всегда будет во мне. Да, да, с наркотиками, будь они неладны, именно так. Поэтому после них похмелья не бывает. Иное дело — алкоголь. Там все испаряется из тебя, да еще с такой жуткой голово– ломкой. А наркотики никуда не испаряются. Поэтому у кокаинщиков с годами лица становятся как будто присыпанные мукой. Поэтому у коноплистов глаза такие продымленные. Поэтому от героинщиков так воняет: они своими шприцами проткнули в душе столько дырок, что она стала как решето, и через него сливается вся дрянь, которая течет сквозь мир, и из дырок исходит вонь. И поэтому наш брат — экстазийщики, иод конец становимся такими монолитными. Но я еще не нашпигован до отказа. Это всего лишь таблетка номер семь или восемь.

На самом деле вся наша семья стоит на краю могилы. Мы все стоим перед открытой могилой, только могила не свежая. Они раскопали дедушкин гроб. Магнус Хавстейнссон, рабочий, 1909–1984. Пардон, дедушка. Просим прощения за беспокойство. У нас тут накладочка вышла… Смотрю на бабушку. Это как час свидания с тем светом. Мама ей уже объяснила, что это могила дедушки и что есть такой обычай — хоронить мертворожденных в могилах ближайших родственников. Бабушка смотрит в могилу, морщит лоб и говорит:

— Ну вот, он почил с миром. — Потом она повернулась к маме: — Вы со Стейни не подвезете меня домой пораньше? Мне надо приготовить кофе для поминок.

И все же, думаю я, в альцгеймере есть что-то на удивление притягательное. Жить в собственном старом мирке, где время — объезженный конь, который слушается шпор и узды, а не несется вперед мощным галопом. Бабушке удалось то, о чем ученые в течение многих веков только мечтали. Ей удалось победить время. Она стоит здесь — все еще крепкая благоуханная вдова, все еще прощается со своим мужем, а ее Стейни и Берглинд все еще вместе, еще не произошло никаких судьбоносных (точнее, суть поносных) событий, на горизонте нет никаких лесбиянок, реющих над головой, как крачки. Дата: 1984 — только что высечена на камне, и я — все еще двадцатидвухлетний студент, изучающий английский язык, не оскверненный экстази и прочим срамом нашего века. Хорошо бы, вместо таблеток «э» изобрели бы таблетку «а». Чтоб можно было закидываться Альцгеймером.

Вот они. Мать моя — лесбиянка и отец мой — алкаш. А кто тогда я? Потомок алкаша и лесбиянки. Смотрю на них внимательнее. Вдруг мне кажется, что они — птицы двух разных видов. Алкаш и лесбиянка.

Оператор британского телевидения панорамит какой-то типично исландский ландшафт. За кадром голос диктора — Оскара Ингимарссона:

«Алкаш — водоплавающая птица, обитает в основном вблизи рек и озер. Он отличается тяжеловесностью, и для того, чтобы взлететь, ему требуется хороший разбег, но он вынослив и способен к чрезвычайно долгим полетам. Иногда он не спускается на землю неделями. В промежутках между полетами алкаш затаивается и становится очень агрессивным, особенно в первые дни после приземления.

Лесбиянка — относительно новый вид в исландской фауне. Зимовать в Исландии она стала только в последние годы, исключительно на юго-западе острова. Считается, что этот вид был завезен в страну из Скандинавии, главным образом из Дании, а также с Британских островов. Лесбиянка — маленькая птичка, но бойкая и сильная. Ее отличительная черта — голова, покрытая редким пухом и напоминающая бритую налысо человеческую голову. У этого вида только каждая вторая самка откладывает яйцо, а другая самка берет на себя роль самца, строя гнездо и добывая корм. Единственный контакт самки с самцом происходит во время спаривания. Самец лесбиянки намного тяжелее самки. В последние годы участились случаи нелетающих самцов, и ученые продолжают внимательно следить за этим развитием».

Как и Алкаш, и Лесбиянка, Хлин относится к отряду голенастых, но он крупнее и тяжелее, с высокими ногами, длинной шеей и клювом. Хлин — оседлая птица, он роет норы в земле и песке и зимует в них, по одной птице в каждой норе. Его среда обитания — исключительно окраины городов, вблизи от резервуаров с водой. От других птиц хлина легко отличить по белой горловине и черному оперению. Яйца хлина — одни из самых крупных в исландской фауне. Каждая птица этого вида откладывает только одно яйцо. Птенец хлина развивается необычайно медленно. Он встает на крыло только к концу лета и первые три года жизни неразлучен с матерью. Самец не принимает участия ни в добыче корма, ни в строительстве гнезда. Хлин известен тем, что подолгу сидит возле человеческого жилья, и по этой причине пользуется нелюбовью горожан, особенно в последние годы, так как все чаще садится на балконах жилых домов. Многие городские жители связывают это сидение самцов хлина со временем вещания телеканалов, и среди жителей хлин получил прозвище „телептичка". Хлин может вести себя агрессивно, но он безобиден».