13 дверей, за каждой волки

Фрэнки встала, натягивая перчатки.

Бернис со стуком бросила ложку в тарелку.

– Куда это ты собралась?

– В церковь, – ответила Фрэнки.

Ада развернулась.

– Мы только что оттуда.

– Ты мне запрещаешь?

– У нас столько уборки. И, кажется, я просила тебя разбудить сестру. Она должна выполнить свою часть работы по дому.

– Заодно немного похудеет, – заметила Бернис.

– Тебе бы тоже не мешало, – вставила Кора.

– Заткнись, – сказала Бернис.

– Эй, у меня идея! – воскликнула Кора с набитым ртом. – Почему бы Фрэнки с Тони не пойти в монастырь? Все равно девушкам вроде них больше некуда податься. Я имею в виду, какой мужчина захочет…

– Почему бы тебе не выучить какие-нибудь новые оскорбления? – осведомилась Фрэнки. – Вы обе достали со своим дерьмом.

У Коры от изумления отвисла челюсть.

– Что ты сказала?

– Тише! – шикнула Ада на Кору с Бернис, а Фрэнки сказала: – Сходишь на мессу завтра. Нужно перестирать простыни, вымыть полы, выбить подстилки и убрать в магазине твоего отца.

– Я иду на исповедь.

– И в чем же будешь исповедоваться? – поинтересовалась Кора.

– Мама, ты же не позволишь ей отлынивать от своих обязанностей? – захныкала Бернис.

Фрэнки проигнорировала их, продолжая сверлить горячим взглядом Аду.

– Исповедь полезна для души, не правда ли, мачеха?

Ада уперла руки в бока; мыльная вода из проволочной мочалки промочила ее платье.

– Что за наглый тон?

Фрэнки поправила шляпку.

– Ну вот и повод для исповеди нашелся.

* * *

Она отправилась на трамвае в «Хранители». Проскользнула в церковь, потом в исповедальню и стала ждать, когда за решеткой появится тень отца Пола.

Когда он уселся, она произнесла:

– Благословите, отец, ибо он грешен.

– Наверное, ты хочешь сказать, что ты грешна? – поправил отец Пол.

– Я сказала то, что сказала.

– Ладно, Фрэнки, слушаю. О ком ты говоришь?

– Он лгал мне. Он лгал четырнадцать лет. Моя мама вообще не умерла – она в Даннинге. Она все время была там, всю мою жизнь.

Отец заерзал, скамейка под ним затрещала. В этом треске Фрэнки услышала еще одну правду.

– Вы знали?

Разумеется, он знал. В «Хранителях» жило девятьсот сирот, и, похоже, он знал всех, даже тех, которые уже выпустились. Даже тех, кого выгнали.

Фрэнки вонзила ногти в ладони.

– Кто еще знал? Сестры? Сироты? Все, кроме меня?

– Фрэнки, иногда взрослые скрывают какие-то вещи, чтобы защитить тебя.

– Вы думаете, что он меня защищал? Вообще хоть когда-то? Что защищает сейчас?

– Твое сердце исполнено гнева.

– Гнев во всем моем теле, – ответила она. – Даже в кончиках пальцев.

– «Глупый весь гнев свой изливает, а мудрый сдерживает его» [27] .

– Значит, я не глупая, – сказала Фрэнки.

– Ты не должна быть глупой. Покайся, и Господь тебя простит.

– А если я не хочу прощения?

– О Фрэнки… Мне жаль тебя. Жаль. За все. – Он говорил с сочувствием, и это было что-то новенькое. – Но гневом ты только призовешь дьявола. Гнев приближает нас к аду.

27

Притч. 29: 11.

– Ад – это место, где горишь.

– Да, верно.

Но теперь Фрэнки поняла, что это неправда. Ад – это не огонь и сера. В аду не горишь. И дьяволов можно найти только на земле, их так много здесь, и они выглядят как обычные люди.

Ад же… Ад – это пустота. Ад – это нигде. Мертвая тишина, лишенная эха, и прах, и пустые руки, качающие младенца. И мертвые мальчишки, сбитые над огромными холодными океанами. Место, где ты настолько безразлична людям, что они даже не удостаивают тебя ненависти. Где люди, обещавшие тебя любить, даже не помнят твоего имени.

Ад – это холод. Самое холодное место во вселенной.

– Фрэнки!

– Благословите, отец, ибо я грешна, – проговорила она.

Потому что если пока еще не грешна, то станет.

* * *

Хотя я дала зарок больше никогда не сидеть с ангелом во дворе, я его нарушила, опустившись у ее ног. Волк лег рядом со мной. Ангел рассказала о безжалостном горниле мира, о порождаемых им бесконечных страданиях. Она поведала о самоубийстве Гитлера в подземном бункере, о том, как он испытывал цианид на своей любимой собаке Блонди, прежде чем капсулы проглотили он сам и его жена, оставив антигитлеровской коалиции для возмездия только своих приспешников. Рассказала о русской женщине-стрелке, на счету которой были сотни убитых. Она застрелила трех пьяных американцев, которые с хохотом рассказывали об изнасилованных ими девушках и планировали найти новых. Она рассказала об Анне Франк и ее сестре, умерших от тифа в Берген-Бельзене всего за месяц до того, как английские войска освободили город. Она рассказала о самых мощных бомбах, которые видел мир, о планах пустить их в ход, о грибовидных облаках, радиации, неописуемой и немыслимой трагедии.

Я задавала те же вопросы, что и всегда: «Почему я хожу по кругу, где же волшебные слова, почему мир корчится от такой ужасной боли, почему, почему, ПОЧЕМУ?»

Она давала мне те же ответы. Я пребывала в той же ярости, когда Фрэнки выскочила из церкви.

И тут Фрэнки резко остановилась, обернулась и уставилась на окно прежнего кабинета сестры Джорджины. Оттуда выбросился призрак девушки с разбитым лицом и упал на мостовую. Фрэнки ее не видела, не слышала, но… почувствовала что-то, почувствовала, как кто-то с окровавленными волосами корчится на камнях. Фрэнки наклонилась, присела на корточки, пытаясь отделить тени от света. Призрак поднялся с земли, полетел обратно, туда, откуда выпал, попутно просочившись сквозь Фрэнки. Та ахнула и содрогнулась от внезапного холода.

Призрак летел к зданию, и Фрэнки отправилась по следу холода, по ледяному вихрю. Призрак проскользнул сквозь стену, Фрэнки прошла через дверь в безмолвный коридор. Ни голосов, ни монахинь, ни сирот, мчащихся на тачках. Она следовала за легким ветерком, минуя одну дверь за другой, до самого конца коридора, до черной двери. Призрак исчез за ней, а Фрэнки заколебалась. Эта дверь вела в подвал, в катакомбы, в туннели под приютом, куда все боялись заходить. Монахини редко запирали эту дверь: байки и страх наказания отпугивали от нее детей.

Но Фрэнки была горячей, такой горячей, с саднящими свежими ранами. Она исполнилась решимости перевернуть каждый камень, последовать за призраками печали, боли и правды, которые она чувствовала в больнице и потом во дворе. Взявшись за ледяную ручку, она чуть-чуть повернула ее и толкнула дверь. Та заскрипела ржавыми петлями. За дверью оказалась небольшая площадка, а дальше – ступеньки, исчезающие в темноте. Холод призрачной девушки еще держался, как запах пепла в потухшем очаге. Фрэнки медленно спустилась по ступенькам в коридор.