13 дверей, за каждой волки

Там царил мрак, но не мертвый, в воздухе ощущалось электричество, как после чирканья спички перед вспышкой пламени. Кожа Фрэнки, от кончиков пальцев до плеч, покрылась мурашками, волосы встали дыбом.

– Эй! – окликнула она.

Тьма манила, сгущалась, увлекала ее в свою глубину. Фрэнки нашла на стене выключатель и увидела, что здесь тоже по обе стороны есть дверные проемы. Она заглядывала на ходу в небольшие комнатки. В каждой стояли узкая кровать и шкаф. Она отсчитала двенадцать комнат, прежде чем вошла в очередную и коснулась ладонью холодного матраса. Но кровать была необычной: в изножье – хомуты, в изголовье – ремни. Фрэнки в замешательстве потрогала хомуты, уставилась на крошечные красные пятнышки на матрасе. Она не видела в углу призрака с окровавленными волосами, не слышала ее жалобных причитаний. И все же ее посетило видение: девушка на кровати с ногами в хомутах и пришпиленными руками умоляет монахиню, уносящую ее ребенка: «Нет, пожалуйста, подождите!».

Боль от этого зрелища пронзила грудь Фрэнки, и она закрыла глаза. Может, некоторые девушки испытывали облегчение; может, некоторые надеялись, что их детей отдадут любящим родителям, что это к лучшему, что всех ждет лучшая жизнь. Но ощущение было тем же самым. Как бы ты ни надеялась, надежда может разбить твое сердце.

Она выскочила из комнаты в коридор, в пульсирующей темноте инстинктивно сложив руки колыбелью, как делала ее мать в Даннинге. Девушек так жестоко наказывают за любовь, так жестоко, что могут их сломать.

Фрэнки крепче сжала руки, обхватывая саму себя. Но, может быть, давным-давно мать тоже сильно ее любила.

Она не стала садиться в трамвай. Она добралась до дома бегом, с каждым шагом повторяя «Аве, Мария», на каждом выдохе – «Отче наш».

Милосердие

– Где ты была? – спросила Тони, когда вошла Фрэнки. – Почему ты так вспотела?

Фрэнки сняла шляпку.

– А где все?

Тони плюхнулась на стул.

– Они заставили меня вкалывать весь день как собака. Папа с Адой пошли навестить ее мать. Кора и Бернис расфуфырились и смылись в Центр военнослужащих. А Дьюи… ну… – Она обхватила себя руками и уставилась на поцарапанную столешницу: – Не знаю, где Дьюи, и меня это не волнует.

Фрэнки села на соседний стул.

– А что с Дьюи?

– Не беспокойся насчет этого.

– Тони, что-то случилось? Он что-то сделал?

Тони потерла пальцем царапину на столе.

– Я купалась в ванной, а он ввалился. Сказал, что случайно.

– Не случайно, – ответила Фрэнки. – Вот мерзавец.

Она вскочила со стула и прошлась по кухне, охваченная бешеным возбуждением.

– Он ко мне не прикасался и ничего такого.

– Чтоб он провалился! – вырвалось у Фрэнки.

Тони склонила голову набок и внимательно посмотрела на сестру:

– Фрэнки, что с тобой?

– Ничего. Я в порядке.

Тони подождала, не скажет ли Фрэнки еще что-нибудь. Но та молчала.

– Ладно, как хочешь, – произнесла Тони. – В холодильнике есть салат с ветчиной. Он ужасен, ты знаешь, как скверно Ада готовит, но для перекуса сойдет.

Фрэнки опять села за стол и стянула перчатки.

– Я не хочу есть.

– Ты никогда не хочешь есть. Скоро совсем зачахнешь. Ты как куколка.

– Я не куколка.

– О-о-о! Тебя только послушать, «не куколка». – Тони хлопнула в ладоши. – Мне нравится, когда ты так говоришь.

– Как?

– Как обычная девчонка, которая, прости меня, которая не работает в офисе. – Она постучала пальцами по столу. – Так ты будешь рассказывать, что с тобой сегодня случилось?

Фрэнки не могла. Хотела, но не могла. Тони была в Даннинге, но она не так отреагировала, ее не охватило то же возмущение. Может, она была слишком мала, когда мать исчезла, или она просто другая. В любом случае Фрэнки не знала, как объяснить свои ощущения в приюте, когда она спустилась в катакомбы, – чувство, что она была не одна.

– Ничего не случилось, – сказала она.

Тони вскинула руки, сдаваясь.

– Ладно, не говори. Зато я скажу. Я сегодня устроилась на работу.

– Где? На какую?

– Кассиром в бакалейной лавке. Приступаю послезавтра.

– Ого. И что тебя на это сподвигло?

– Смеешься? Мне надоело околачиваться дома, подчиняться распоряжениям. Папа командует мной в обувном магазине, Ада командует здесь, ее тупые дети тоже командуют. Надоело! – Улыбка пропала с ее лица. – Мне здесь не нравится, Фрэнки. Я думала, что понравится. Думала, что… о, не знаю, что думала. Глупости. – Она сжала кулаки. – Приходил Гай повидаться, а папа не разрешил! Сказал, что я еще мала. Но Дьюи… Если этот Дьюи опять ко мне подкрадется, будет на меня дышать или попробует прикоснуться, я… я… я не знаю, что сделаю.

– Ткнешь его вилкой?

– А это идея.

В голове Фрэнки что-то загорелось – не прежний гнев, а мысль, от которой она раскрыла глаза так широко, что практически ощутила, как натянулась кожа лица. Она положила ладони на стол.

– У меня есть идея получше.

– Да? И какая же?

– Мы уберемся отсюда.

* * *

Остаток лета и уже часть осени Фрэнки каждое утро вставала, надевала красивое платье и туфли, шляпку и перчатки, брала сумочку, выходила за дверь и шла к трамвайной остановке, что делала с тех пор как переехала к отцу с Адой. Только она шла не в «Берман», а в кафе. В дамской комнате она меняла красивое платье на розовую униформу с фартуком и весь день суетилась за чаевые. По выходным говорила, что идет в церковь или навестить Лоретту, но вместо этого работала в обеденную или вечернюю смену, когда давали самые хорошие чаевые. Ей приходилось вручать отцу ту же сумму, что обычно, но теперь у нее оставались деньги, и она откладывала каждый цент. Это были деньги на побег, ей и Тони.

Поначалу она все время так боялась, что едва дышала, все думала, что кто-нибудь ее обнаружит, кузина Коры и Бернис зайдет к мистеру Гилхули поболтать, и он скажет, что у Фрэнки возникло так много женских проблем, что ей пришлось уволиться. Но спустя месяц, когда отец, как всегда, отсчитал доллары и отдал Аде, а Кора с Бернис посмеялись над платьями Фрэнки и сказали, что ей в самом деле следует уйти в монастырь, раз она столько времени проводит в церкви, Фрэнки успокоилась.

– Еще кофе, сэр? – подняла она кофейник.

– Очень любезно с вашей стороны, – ответил сидящий за стойкой худощавый молодой человек.

Он произнес «любезно» как южанин, но по его выговору Фрэнки не сомневалась, что он родился и вырос в Чикаго. Она долила его чашку и наполнила молочный кувшинчик.

– Хотите еще что-нибудь? – спросила она.

– Было бы неплохо супа из собаки.

Глаза у него были зеленые и сверкающие.

Она налила ему стакан воды и поставила рядом с кофе.

– От всего сердца спасибо, – сказал он, подняв стакан, прежде чем отпить.

Он был всего на пару лет старше самой Фрэнки. Ей стало интересно, не служил ли он, не знал ли Сэма. Это было глупо: солдат по всему миру миллионы. И все равно ей хотелось его спросить. Хотелось рассказать о мечте, в которой Сэм играл на трубе печально-радостную мелодию, а когда она спрашивала название песни, он отвечал: «Она называется “Прощальная песня”. Прощай, Фрэнки. Ребята зовут, мне пора идти».

Но ничего этого она не сказала, а только произнесла:

– Я вас раньше здесь не видела.