13 дверей, за каждой волки

– Тебе не следовало его так бить. Ему было больно.

Он опять пнул меня.

– Заткнись. Мы могли его убить, и никто бы нас не обвинил.

– Я бы обвинила. И обвиняю.

– Ты шлюха. Чокнутая шлюха.

– А ты жестокий. Глупый и жестокий. Предпочитаю быть шлюхой.

– У тебя даже это не получается как следует, – сказал он.

Я прикинулась ангелом на песке.

– Ты только доказываешь, что я права.

– Не усугубляй, Перл, – невнятно проговорил Фредерик, пошатываясь. – Отцу пришлось заплатить, чтобы семья Чарльза не подала на нас в суд.

– Он ударил меня! Он отослал меня туда!

– Инвесторы отца передумали. С нами никто не захочет иметь дела. Ты нас погубила, понимаешь? Хочешь, чтобы мы все потеряли?

– Может, вы сами себя погубили? Может, мы все сами виноваты.

Фредерик бросил в меня бутылку, но промахнулся. Уильям пнул меня и попал.

– Ты всегда думала только о себе. Всегда. Надо отправить тебя обратно в Даннинг.

– Люди там были гораздо приятнее, – произнесла я, хватаясь за ребра, – и не так воняли.

– Боже, Перл! – воскликнул Фредерик.

– Не могу его видеть. Зато теперь вижу русалок.

– Хватит про русалок! – сказал Уильям. – Ты сама себя слышишь?

– Только попробуй, Уильям. Смотри! – Я показала на воду. – Вон они. И там. И там.

Уильям схватил себя за волосы.

– Ты заткнешься?

– Нет, – пропела я. – И ты не можешь меня заставить.

Давным-давно одна девушка попала в неприятности, а потом навлекла на себя еще больше. Один брат был слишком пьян, чтобы наказать ее, зато другой охотно этим занялся.

Уильям схватил меня за руку и потащил обратно к воде. Я боролась изо всех сил, но, в конце концов, что мне оставалось?

По крайней мере, мне составят компанию русалки.

* * *

Я проявила милосердие и отпустила Чарльза. Он вывалился из ванны, и его вырвало на плитку. Он поднял голову на миг в голубом свете дня, клонящегося к вечеру, увидел мое лицо и закричал.

Сойдет.

Пока что.

Одно воспоминание

Вот что я знала о своей маме: у нее были кремово-белая кожа и безупречная осанка. Ее волосы поседели к двадцати пяти годам. Сердясь, она крепко сжимала губы, словно зашитые. Ее самым ценным украшением был набор обручальных колец с жемчужинами и бриллиантами, которые она носила на левой руке.

Теперь эти кольца принадлежали Уильяму и покоились в той же коробочке, где он хранил французские открытки. Он нашелся так легко. Так легко, что я поразилась, почему его никогда не искала. Он и Фредерик жили в том же доме, в котором мы выросли. Унаследовали его после гибели родителей в автомобильной аварии в 1937 году. Братьям повезло, что им досталось какое-то наследство помимо разбитого автомобиля. Все остальное семья потеряла во время биржевого краха в двадцать девятом.

Дом не стоил того, чтобы им гордиться. Кирпичи поблекли и запылились, строительный раствор откалывался и серыми пальцами падал на землю. Кустарники и лужайки поредели, заросли сорняками и засохли. В роще за особняком многие деревья срубили и продали на древесину. Рядом построили дома другие семьи, загородив обзор. Остановившись у окна в большой гостиной, Уильям смог заглянуть в столовую соседей, где ужинала и смеялась другая семья.

Уильям и Фредерик редко смеялись. Я села рядом с братьями у камина, а Волк принялся обнюхивать грязные коврики и облупленную мебель. Уильям был обкурен, Фредерик – пьян: похоже, это их обычное состояние. Я так хорошо помнила их юными. Уильям в очках с толстыми стеклами и еще более толстой кожей, Фредерик, который скор на улыбку и еще скорее на кулаки.

Уильям по-прежнему был толстокожим, а Фредерик – скор на кулаки. И они ополчились друг на друга.

– Это все, что у нас осталось, – говорил Фредерик заплетающимся языком.

– Я их не отдам. Продадим что-нибудь другое.

– Если бы ты на что-то годился, я бы продал тебя, – заметил Фредерик.

– Они мне нужны. Это для моей будущей жены, – возразил Уильям.

Фредерик хлопнул себя по колену.

– Какой еще будущей жены? Ни одна женщина в здравом уме не выйдет за тебя. Ты их всегда отталкивал.

– И ни одна женщина никогда не останется с тобой, – сказал Уильям. – Где сейчас твоя жена? Где твой сын? Когда ты их видел в последний раз?

– О, иди распускай слюни над своими открытками, ты, жалкий кусок…

Уильям свалил Фредерика со стула. Фредерик извернулся и сбил Уильяма с ног. Они катались по ковру, как дети, и дубасили, дубасили, дубасили.

Дом был заложен и перезаложен. Когда они умрут здесь, а так оно и будет, особняк перейдет банку, потом попадет в руки строителей, а строители снесут его, словно никакого дома тут и не стояло. Словно мои братья тут и не жили.

Местные детишки называют Уильяма и Фредерика «дядями». Они произносят это слово вполголоса, будто рассказывают о привидениях.

«Мы сами – дьявол свой, и целый мир мы превращаем в ад» [29] , – сказал Оскар Уайльд.

Я пришла, чтобы наказать их, но, похоже, они уже сами себя наказали.

* * *

И все же.

Я забрала кольца, а открытки оставила гореть в мусорной корзине у окна. Может, огонь перекинется на шторы. А может, и нет.

29

«Герцогиня Падуанская». Пер. В. Брюсова.

* * *

Покинув дом, я отправилась к озеру и уселась в сугробе, а Волк расположился у моих ног. Вдали из воды выскакивали русалки. Солнце стояло высоко и светило сильно. Когда над головой закричали птицы, я сказала: «Привет, я люблю тебя, привет, я скучаю по тебе». Никогда не знаешь, какой облик примет ангел, и Маргарита услышит меня.

Зато он не замедлил появиться, вертя туда-сюда тростью. Дойдя до меня, он резко остановился.

«Никогда не видел настолько белой девушки», – сказал он.

«Знаю».

«Ты такая белая до голубизны, такая бледная».

«Если хочешь, можешь звать меня Бледной Девушкой».

Он потрогал рукоятку ножа, торчащего из шеи.

«Это все равно что звать меня Убитым. Но я же этим не исчерпываюсь».

Я поразмыслила над этим. О том, что считала его таким же, как и все призраки, – лишенным всех воспоминаний, кроме одного. О том, что себя я считала такой особенной, а сама снова и снова проигрывала собственную смерть, как и все остальные. Я спрятала себя от самой себя, потому что это было слишком больно.