1812. Фатальный марш на Москву

20 Конец «Московской армии»

«И снова победа! – писал жене Кутузов с трогательным самодовольством через день после того, как Наполеон проскочил в Оршу. – В день твоего рождения мы сражались с утра до вечера. Сам Бонапарт был там, но все же мы разнесли неприятеля в клочья». Отчет Александру строился в более сдержанных тонах, но фельдмаршал заявлял, будто уничтожил Даву и отрезал Наполеона в Красном, а в подкрепление слов в Санкт-Петербург отправили жезл разгромленного маршала {764} . Александр велел выставить красивый, покрытый бархатом и украшенный орлом жезл как важный трофей, однако ни сам он, ни прочие особенно не захлебывались от восхищения – настоящая победа повлекла бы за собой, по крайней мере, доставку в столицу пленного маршала Франции, а что проку в подобранных регалиях? [179] {765}

764

Kutuzov, Dokumenty, 256, 252.

179

Церемониальная форма маршала Даву досталась двум офицерам, оказавшимся братьями, и они отправили ее домой своей матери, которая передала трофей в качестве дара местной церкви, где с мундира спороли золотое галунное шитье и употребили его при пошиве новых священнических риз.

765

Voronovskii, 228-9.

Василий Марченко, государственный служащий, приехавший в Санкт-Петербург из Сибири в первую неделю ноября, нашел город погруженным в какую-то угрюмую и напряженную тишину. Многие петербуржцы уехали, и улицы опустели. «Любой, кто мог, держал в готовности пару лошадей, другие обзавелись закрытыми баркасами, кои стояли и загромождали каналы, – писал он. – Печальное состояние дел, неопределенность будущего и осенняя погода разрывали сердце доброго Александра» {766} .

766

Marchenko, 500.

Всеобщая недоверчивость никак не поддается оправданию, ведь хорошие вести поступали уже на протяжении почти месяца. 26 октября прошел торжественный благодарственный молебен в честь победы в Полоцке. На следующий день город слушал грохот артиллерийского салюта и звон церковных колоколов, ознаменовавших победу под Винково и освобождение Москвы. Двадцать восьмого числа Александр и царица Елизавета, сопровождаемые вдовствующей императрицей и великими князьями Константином и Николаем, с большой помпой направились в собор Казанской Божьей матери для торжественного празднования, а из толп на улице со всех сторон раздавались необузданные возгласы радости. «Мужество возвращается на полном скаку, люди перестали отсылать имущество, и я думаю, некоторые уже даже распаковывают его», – отмечал Жозеф де Местр {767} .

767

Maistre, I/220.

Однако по-прежнему хватало и неопределенности. Соперники Кутузова и их сторонники упорно твердили, что-де он только все портит и они на его месте уже разгромили и взяли бы в плен Наполеона. Поскольку различные командиры, действующие на театре военных действий, имели каждый своих доброхотов при дворе, в Санкт-Петербурге кипели бесконечные дебаты и звучали взаимные обвинения. «На взгляд иностранного наблюдателя, – писал де Местр, – всё это выглядело точно фарсовая трагедия или неловкая комедия» {768} . Сам Александр получал противоречивые донесения и не верил теперь никаким реляциям Кутузова.

768

Ibid., 230.

Глядя на карту и переваривая информацию, приходившую к нему из разных армий, он отчетливо понимал, что успех под Винково должного развития не получил, а под Малоярославцем русские упустили благоприятную возможность, не говоря уже о ряде самым глупым образом утраченных шансов отрезать и уничтожить Даву, Нея, принца Евгения, Понятовского и, наконец-таки, самого Наполеона. «С чрезвычайной грустью я осознаю, что надежда смыть бесчестье потери Москвы пресечением пути отхода неприятеля полностью утрачена», – писал он Кутузову, с трудом скрывая гнев и сетуя на «необъяснимую бездеятельность» фельдмаршала. Но царь не мог не видеть и того, как Наполеон проваливается прямо в западню, поскольку Чичагов и Витгенштейн вот-вот встанут на пути его отхода, а затем подойдет Кутузов и уж точно прикончит французов ударом с тыла {769} .

769

Dubrovin, 303; Kutuzov, Dokumenty, 249.

Кутузов отправил царю известие о бое при Винково через полковника Мишо, который также передал Александру предложение фельдмаршала прибыть и принять командование войсками лично. Тогда царь ответил отказом, но через четыре недели откровенных провалов со стороны Кутузова, он все сильнее беспокоился о том, как бы Наполеон и в самом деле не улизнул, если он, Александр, не предпримет серьезных шагов для взятия ситуации под более пристальный контроль. После так называемых побед под Вязьмой и Красным царь пожаловал фельдмаршала титулом князя Смоленского, но вызвал в Санкт-Петербург Барклая.

Какое-то время царь подумывал принять в руки бразды руководства армией Витгенштейна, осуществить соединение с войсками Чичагова и создать себе положение для нанесения последнего удара. На бумаге ничего не сулило промашки: он уничтожит Grande Arm'ee и пленит Наполеона – манящая перспектива для неудачливого царя-воителя вроде Александра {770} . Однако по здравом размышлении репутации его, вероятно, больше пошел бы на пользу отказ поступить вышеозначенным образом, ибо ситуация на бумаге и реальная обстановка в поле заметно различались.

770

Marchenko, 503; Palmer, Alexander, 254.

Длинный марш, почти полностью погубивший Grande Arm'ee, не прошел бесследно и для преследовавших ее русских. Они пользовались некоторыми важными преимуществами перед французами, поскольку имели более подходящее обмундирование, регулярно получали питание и фураж и владели инициативой, а потому могли позволить себе остановиться и передохнуть, когда требовалось. Но пусть они были лучше защищены от погоды, она тоже оказывала на них немалое влияние. Они отличались сноровкой при изготовлении укрытий, как отмечал поручик Радожицкий: «Было тяжко и грустно наблюдать, как, остановившись около маленькой деревни, каждый полк высылал наряд для доставки дров и соломы. Изгороди разбирались, падали крыши, и целые дома исчезали в одно мгновение. Затем, точно муравьи, солдаты тащили с собой в лагерь нелегкую ношу и строили там новую деревню». Когда же деревни рядом не оказывалось или не хватало времени на строительство, половина солдат расстилали шинели на снегу, а другие использовали свои как одеяла, и все, плотно прижавшись друг к другу для тепла, так и спали вповалку {771} .

771

Radozhitskii, 238; Muravev-Apostol, 36-7.

По истечении первой недели преследования организованная выдача провизии стала носить менее уверенный характер. Солдаты могли рассчитывать разве что на твердые сухари, а время от времени довольствовались жидкой баландой или размазней собственного приготовления. Им все больше приходилось прибегать к отправке отрядов для заготовления всего необходимого. «Неверно винить одних французов в том, что они жгли и грабили все подряд вдоль дороги, – писал Николай Митаревский, сталкивавшийся с трудностями в добыче пропитания для артиллерийских лошадей батареи. – Мы делали то же… Когда мы отправлялись на фуражировку, чрезвычайно полезными становились солдаты, считавшиеся в мирное время прохвостами и жуликами. Ничто не ускользало от их орлиного взора». Ко времени перехода через Днепр преследователи уже почти не стеснялись отнимать все подряд у местного населения, каковое не считали русским и подозревали в сотрудничестве с французами {772} .

772

Mitarevskii, 141, 142, 148-9, 153, 154. 10.

Если французы шли по опустошенной дороге, русские части в большинстве случаев пробирались по целине, что осложняло движение, в особенности для артиллерии. Беннигсен предлагал Кутузову оставить в тылу четыре сотни из наличествовавших в армии шестисот пушек, что помогло бы увеличить темпы движения, но Кутузов отклонил этот совет генерала, как и все прочие {773} .

«Люди и лошади умирают от голода и перенапряжения, – отмечал поручик Икскюль 5 ноября. – Только казаки, всегда бодрые и довольные, умеют как-то поддерживать свой дух. Остальные же с очень большим трудом продолжают тащиться за бегущим неприятелем, а наши лошади, у которых нет подков, скользят на замерзшей земле и падают, чтобы уже не подняться… В моем исподнем три рубахи и несколько пар длинных чулок. Боюсь менять их из-за леденящего холода. Меня поедают блохи, я весь облеплен грязью, поскольку никогда не расстаюсь с тулупом» {774} .

773

Bennigsen, Zapiski, 369.

774

Uxk"ull, 100; Radozhitskii, 259.

В таких условиях армия таяла быстро. К концу боев вокруг Красного Кутузов потерял 30 000 чел., и столько же отстали, оставляя его для продолжения боевых действий со всего лишь 26 500 чел. Как отмечал Митаревский, к моменту, когда они дошли до Красного, почти все пополнения в людях и лошадях, поступившие в Тарутино, убыли по причине смерти или отбились в пути. На моральное состояние войск неизбежно влияли ужасы, свидетелями которых становили солдаты, следовавшие за Grande Arm'ee. «Хотя они и были нашими врагами и супостатами, наша жажда мести не заглушала чувств гуманизма до такой степени, чтобы мы не жалели их в страданиях», – писал Радожицкий. В тяготах и лишениях он считал хвастливые прокламации Кутузова источником утешения, сравнивая их с «манной небесной» {775} .

775

Shvedov, Komplektovanie, 136; Mitarevskii, 154; Radozhitskii, 258, 272.