1812. Фатальный марш на Москву
Шрифт:
Вероятно, больше всех не повезло итальянцам и французам из корпуса принца Евгения, которые, потеряв имущество и снабжение на переправе через Вопь, пережив купание в ледяной купели и, наконец, добравшись до Смоленска, очутились перед его запертыми воротами. После трех часов давки, ругани и попыток кому-то что-то доказать их впустили внутрь, но все припасы к тому времени подверглись полному разграблению. Они расположились на улицах, и те немногие раненые, чудом довезенные до города на уцелевших повозках, умерли ночью в отсутствии крова и помощи. «Многие из нас утратили последние остатки присутствия духа – силы, поддерживавшей жизнь в надежде», – писал Чезаре де Ложье, а как казалось Бартоломео Бертолини, «все солдаты потеряли веру в шанс когда-нибудь увидеть родину» {742} .
742
Laugier, Recks, 150; Bertolini, II/10.
Итальянская Guardia d'onore (Почетная
743
Labaume, 349–50.
Кавалерия оказывалась особенно уязвимой, поскольку со смертью коня от формирования отставал и всадник. Так они постепенно рассеивались поодиночке, а потому не включались ни в какую систему взаимной поддержки. В результате, хотя на деле в кавалерии оставалось еще немало физически здоровых воинов, части истаивали и распадались. Как извещал генерал Тильман короля Саксонии, по состоянию на 9 ноября оба кавалерийских полка, находившихся под его командованием, полностью прекратили свое существование. Попадались и исключения, так, уланский полк, к которому прибился доктор де Ла Флиз, въезжал в Смоленск с развернутым штандартом и под музыку. Бойцам удавалось добывать провизию для себя и корм для лошадей {744} .
744
Sauzey, III/173; La Flise, LXXII/579.
Как подтверждал пример добросердечного, но грубоватого полковника Пеле, командира 48-го линейного полка в корпусе Даву, для удержания полка от распада и сохранения его целостности требовалась сильная рука. Он не без труда сумел достать на складах запас муки, бочку водки и четырех живых волов, но прежде чем накормить людей, получил приказ построить часть для смотра перед Даву. Пеле прекрасно осознавал, что нельзя спускать глаз с драгоценного съестного, а потому взял все вместе с собой на парад. К счастью, Даву задерживался. «Я следил за полком и бочонком в оба глаза, – писал Пеле, – и вдруг заметил, что его все-таки вскрыли. Побежал туда, но опоздал – почти все спиртное растащили или, по крайней мере, разобрали без всякой меры и порядка. Я поспешил отбить бочонок, но ребята мои уже были подшофе, а некоторые так просто упились до положения риз. Желая скрыть этот инцидент от строгого ока Даву, я попробовал было заставить полк маневрировать, но сие оказалось для них уже чересчур». Полковник все же сумел отвести часть от квартиры Даву, чтобы пьяные – упаси Господи – не попались тому на глаза. «Всюду, точно после сражения, валялись более восьмидесяти ранцев, ружей и киверов», – добавлял Пеле {745} .
745
Pelet, 29–30.
Несмотря на общую деморализацию войск, в большинстве частей осталось ядро из верных дисциплине солдат, и многие полки нашли в Смоленске эшелоны пополнений, присланных из депо во Франции, Германии или Италии. Например, полк Пеле сократился до шестисот человек, однако в городе его ждали двести обмундированных и вооруженных солдат. От 4-го линейного полка Раймона де Фезансака осталось не свыше трех сотен, но и в его ряды встали двести свежих воинов. Единственная сложность с новыми людьми заключалась в том, что они, в отличие от их товарищей, не прошли через процесс суровой закалки и не научились действовать в отчаянных условиях. В 6-й конно-егерский полк поступили 250 конскриптов из полкового депо, располагавшегося в Северной Италии, но они испытали такое суровое потрясение от соприкосновения с действительностью, что через неделю от них никого не осталось {746} .
746
Ibid., 25; Fezensac, Journal, 96; Henckens, 153–4; Dumonceau, II/202–3. Фабер дю Фор (Faber du Faur, 251) пишет, что в Смоленске «пошли прахом последние сплачивающие узы и дисциплина». Перюсс (Peyrusse, M'emorial, 118) утверждает, будто дисциплина рушилась, а «наша дивизия напоминала толпу вооруженного сброда».
Потеря 60 000 чел. и, вероятно, не менее 20 000 лагерных попутчиков с момента выступления из Москвы могла, теоретически, обернуться на пользу Наполеону. Коленкур находился в стане тех, кто считал разумным сбросить в Днепр пару сотен пушек заодно
с нагруженными трофеями из Москвы повозками и оставить всех раненых в Смоленске под присмотром медицинского персонала с выделенной долей снабжения, высвободив за счет всего этого тысячи лошадей. В таком случае сжавшееся и куда более подвижное войско примерно из 40 000 чел. смогло бы действовать куда напористее и кормить себя с меньшими трудностями. Обер-шталмейстер винил Наполеона за нежелание или неспособность принять в зачет сложившеся положение. «Никогда отступление не бывало организовано хуже», – сетовал он.Безусловно верно то, что упорное стремление Наполеона изо всех сил сохранить лицо препятствовало принятию радикальных мер и быстрому рывку на Минск и Вильну. Он отмахивался от любой мысли продолжить отход до самого последнего момента. «На протяжении всего долгого отступления из России, в последний день его, так же как и в первый, он проявлял неуверенность и нерешительность», – писал Коленкур. В результате, даже марш не был организован штабом должным образом {747} .
747
Caulaincourt, II/137, 386–7.
Но самая большая проблема, осложнявшая любую попытку перегруппировать Grande Arm'ee, состояла в том, что на каждой остановке по пути следования она вбирала в себя свежие войска, каковые являлись в большей степени обузой, чем благом, как и commissaires, местные коллаборационисты, раненые и больные, оставленные в тылу при наступлении, а также сброд, наводнивший регион во время французской оккупации.
По мере отступления Grande Arm'ee словно бы толкала весь этот балласт перед собой, вынужденно прокладывала себе путь через него, теряя ресурсы и погружаясь в хаос в процессе движения.
Наполеон все еще тешил себя надеждами остановить отступление в Орше или, если не удастся там, по линии реки Березина. После четырех дней в Смоленске император отправил вперед остатки корпусов Жюно и Понятовского, и сам оставил город на следующий день, 14 ноября, с Мортье и Молодой гвардией перед собой и со Старой гвардией – позади. Принцу Евгению, Даву и Нею полагалось следовать за ним с интервалами в одни сутки.
Войска шли тяжело, преодолевая глубокий снег, утоптанный до ледяного состояния башмаками людей и копытами коней. На дороге попадалось множество скатов и подъемов, испытывавших силы идущих, а мосты над узкими овражками создавали неизбежные пробки. Вечером первого дня после выхода из Смоленска, майор Булар с частью гвардейской артиллерии застрял на мосту, за которым следовал крутой подъем. Как всегда образовалось скопление людей, лошадей и повозок, разгорелись жаркие споры относительно превосходства, не хватало только казаков, появившихся и посеявших панику. Теперь русские начали устанавливать маленькие пушки на сани, что позволяло подтягивать их, стрелять, а потом увозить прежде, чем французы успевали снять с передков свои орудия и ответить огнем на огонь. Булар осознал, что, если не предпримет решительных действий, его батарея развалится и растает посреди пробки. Посему он проложил проход себе, без жалости опрокидывая повозки штатских или сталкивая их с пути. Далее Булар приказал солдатам рыть ямы в снегу по обеим сторонам дороги до тех пор, пока не покажется земля, потом велел насыпать грунт на ледяную поверхность, ведущую к подъему, каковой тоже обработали кирками. Чтобы перетащить пушки через мост и поднять на холм, у него ушла вся ночь. «Бегая вверх и вниз по склону, я, по крайней мере, раз двадцать упал и сильно ушибся, но, поддерживаемый решимостью добиться своего, не позволил ничему помешать мне», – писал он {748} .
748
Boulart, 270–1.
В то время как Булар отчаянно боролся за спасение пушек, Наполеон, остановившийся на ночь в Корытне, позвал к постели Коленкура и вновь завел разговор о необходимости скорейшего возвращения в Париж. Как он только что узнал, Милорадович перерезал ему дорогу около Красного. Император французов не мог исключать возможности попасть в плен, к тому же близкая встреча с казаками вблизи Малоярославца сильно подействовала ему на нервы. Чтобы приготовиться на случай захвата, он попросил доктора Ивана приготовить для себя яд и с тех пор носил его в маленьком черном мешочке на шее {749} .
749
Caulaincourt, 11/141; Saint-Denis, 54. Меневаль (M'eneval, II/93–4) пишет, что ядом Наполеон обзавелся только в Орше.
На следующее утро, 15 ноября, Наполеон с боем проложил себе путь в Красный, где приостановил продвижение, позволяя нагнать себя отставшим. Но Милорадович вновь закрыл дорогу за спиной у императора, и когда итальянцы и французы принца Евгения, которых к тому моменту осталось не более четырех тысяч, появились там во второй половине дня, они в свою очередь тоже очутились отрезанными. Массированные сосредоточения русской пехоты при поддержке пушек преградили им путь, в то время как кавалерия и в том числе казаки повисли на флангах. Милорадович отправил офицера с белым флагом известить принца Евгения, что против него развернуты 20 000 чел., а кроме того близко находится Кутузов с остальной русской армией. «Поспешите же назад туда, откуда пришли и передайте ему, что если у него двадцать тысяч, то у нас – восемьдесят тысяч!» – прозвучал ответ. Принц Евгений велел снять с передков оставшиеся десять пушек, построил корпус плотной колонной и двинулся вперед.