1920 год
Шрифт:
Когда я прошел верст 25, мне стало жарко до нестерпимости. Вот какая-то деревня. Зайду, попрошу пить.
Зашел. Спиной ко мне сидел человек. Я попросил у него воды. Он обернулся и оказался красноармейцем. И вместо воды оглядел меня с головы до ног и потребовал у меня ... документ.
Я счел за лучшее рассердиться.
– Я по казенной надобности иду, а вы мне документ!..
А вы сами кто такой?
Он посмотрел на меня так, как обыкновенно в этих случаях смотрят солдаты. И сказал:
– Ну, так пожалуйте...
Я понял, что надо идти за ним. Он ввел меня в хату. Очевидно, это было караульное
За большим столом сидело человек пятнадцать красноармейцев. Мой солдат, вытянувшись, обратился к одному из них:
– Товарищ командир, разрешите доложить: вот не хотят документы предъявлять.
Товарищ командир перевел на меня вопросительный взгляд. Я сказал:
– Вам, товарищ командир, я, конечно, предъявлю документ. Только, пожалуйста, - про себя...
Это значило, что у меня секретная командировка, которою я не могу предъявлять всякому. Но ему, в виде особого доверия, предъявляю.
Он взял документ и внимательно прочитал. И посмотрев на меня, отдал мне документ.
– Вы свободны, товарищ... Только я вам советую идти не большой дорогой, а тропинкой ... ближе ...
Он стал объяснять мне куда идти, при чем я в глазах его ясно прочел: "Вот эти старорежимные. Контрреволюционеры они - все, а службу знают, ведь, вот действительно, секретная командировка, - правильно поступает".
В ответ мои глаза говорили : "Ну, конечно, я буржуй ... и не скрываю; но раз я у вас на службе, я ее исполняю за совесть".
Он приказал солдату проводить меня, и тот, наконец, напоил меня водой. Но, когда я вышел оттуда, мне все-таки было жарко.
К вечеру я пришел туда, куда мне нужно было. Когда я переступил порог хаты, пожилая хохлушка-хозяйка встретила меня фразой:
– Отчего вы так согнулись?.. Отчего вы ходите все так, в землю смотрите? .. А они вот так!.
И она выпрямилась ...
Этой загадочной фразой она давала мне понять, что она прекрасно знает, из какого я рода-племени и чего мне нужно.
Впрочем, она прибавила:
– За полверсты, как я вас увидела - вы шли по берегу, то уже знала, кто вы и зачем идете ... Только плохо ... сейчас нельзя отсюда, стерегут... по ночам все шаланды в одно место собирают... и солдат ставят... сейчас у нас нельзя. Вот на днях расстреляли наших четырех... свои выдали ... Но уж мы-то доберемся до них ...
Я остался у нее ночевать. Она угостила меня великолепным ужином, и наслушался я от нее ...
– Когда деникинцы были, жил тут у меня один полковник. Я ему вес жаловалась, что неправильно деникинцы поступают ... Надо снисхождение иметь к народу... Так нельзя... А он мне все говорил: "Верно, верно, хозяйка ... неправильно мы поступаем ... нехорошо ... а вот как мы уйдем ... будете по нас плакать" ... А я не верила ... думала, как неправильно поступают, чего же я плакать буду ... А вот теперь плачу ... День и ночь все плачем за деникинцами ...
Ее сын, 17-летний хлопец, слушал этот разговор. И когда я случайно взглянул ему в лицо, я увидел такое выражение ...
Нет, я бы не хотел быть на месте большевиков, попавшихся в руки этих людей.
Утром я возвращался. У меня еще было несколько встреч с разными людьми, преимущественно "простыми". Они узнавали меня сразу, с
одного взгляда, то есть, узнавали мое бывшее "социальное положение". Правда, я уже давно расстался со своей знаменитой седой бородой и являл миру обыкновенное чисто бритого интеллигента.И вот что я ощутил. Трудно форматируемый, но несомненный ток симпатий, который все время меня окружал. Все эти люди оказывали мне всякие услуги с такой готовностью, которая говорила без слов.
И все мне вспоминались слова старой хохлушки, у которой я ночевал:
– А я вам правильно говорю: с Гершки да со Стецька не будет нам того, что нам нужно... Надо нам людей, как следует, образованных, чтоб знали свое дело ... Только чтобы ... снисхождение имели к народу..,
Там у нас на даче в тени каштана, иногда собиралось избранное общество Избранное оно было уже поточу, что безбоязненно вело со мной знакомство. Наш кружок, т. е. люди, которые знали друг друга и на которых можно было положиться, надо было считать человек в пятьдесят Все это были люди верные, испытанные с которыми можно было бы работать. Если бы не несчастный случай с Эфемом, мы действительно могли бы быть сильной организацией, по крайней мере, в смысле разведки. И тем более было это обидно, что несчастье произошло не по нашей вине, а потому, что из Севастополя в Одессу присылали вместе с действительными курьерами большевистских шпионов, служивших в севастопольской разведке. Ведь "Котик" был одним из таких.
Об этом случае следовало бы кой кому подумать. Стремление во что бы то ни стало "развернуть штаты" приводит к тому, что на службу берут людей не имеющих достаточных рекомендаций. И вот результат: такая разведка ничего не разведывает, но губит жизни.
Разумеется, у меня под каштаном никогда не собиралось много Я видел всегда двух-трех людей, через которых и передавал все, что нужно.
На одном из таких собраний выяснилось, что две барышни путешествовавшие по нашему поручению, нащупали случай купить шлюпку.
В это время террор уже опять возобновился. В газетах появитесь списки расстрелянных. Но туда не все попадали. Между прочим, погиб сын члена Государственной Думы А. И. Caвенко - Вася Савенко. Ему было лет двадцать. Его расстреляли за то, что он был сыном своего отца. Погиб и тот настоящий курьер, с которым прибыл "Котик". Разумеется, его погубил этот последний. Эфема пока щадили. Чего-то ждали ...
Однажды до нас донеслись звуки отдельной бомбардировки Эти глухие удары шли с моря, и ясно было что работают тяжелые калибры Что это могло быть?
Скоро мы узнали, это эскадра генерала Врангеля бомбардирует Очаков.
Мы слушали это с непередаваемым чувством.
И каждый удар сжимал сердце радостью и волнением
Там, за горизонтом, вот в этом направлении, длинный как змея, остров Тендра. Там, у северной его оконечности, стоянка эскадры Напрямик - верст семьдесят Там - свои... свобода... безопасность... и борьба за тех, кто не может вырваться отсюда..
"Speranza"