Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

и языки.

А зачем грызть друг дружку

трагедиям!

До какой остановки мы

в очумевшем трамвае доедем!

Неужели до Колымы!

Языки потеряли свой общий язык.

Неужели наш общий язык —

это крик!

Что главней —

украинскость,

русскость!

Человечность главней.

Кончим спор.

Знаю:

самое страшное —

хрупкость

наших крыш,

наших стен,

опор.

Сикось-накось мы строили,

накриво.

Неужели

все это зря!

Если что-то мы строили накрепко —

Только тюрьмы и лагеря.

зз

2. Зак. №636

Неужели,

скрипя зловеще вся,

рухнет

выстроенная напоказ

вавилонская башня,

растрескивающаяся

от орущих,

дерущихся нас!

Словно кухнища коммунальная

вся страна,

где мы все хороши.

В чьи-то чувства национальные

мы плевали,

как будто в борщи.

Депутат вавилонской башни,

брат не каждому бунтарю,

как сдуревшей бабе —

не барышне,

этой башне я так говорю:

"Плачь, дуреха,

когда тебе плачется,

но в бессмысленной новой крови

ты за прошлые чьи-то палачества

малых деточек не раздави..."

Я стою посредине Харькова.

Никогда вроде не был я трус,

но от муки чуть кровью не харкаю,

так страшусь

за Украину

и Русь.

Ну зачем все мое депутатство,

если все-таки не пытаться

верить,

будто бы в Божий лик,

в общий разноязыкий язык!!

Ну а Салтовка,

Салтовка,

Салтовка,

пожалев меня,

будто мальца,

грубым краем кухонного фартука

вытирает мне слезы с лица...

1989

ПОДАВЛЯЮЩЕЕ БОЛЬШИНСТВО

Подавляющее большинство,

пахнешь ты, как навозная роза,

и всегда подавляешь того,

кто высовывается из навоза.

Удивляющее меньшинство,

сколько раз тебя брали на вилы!

Подавляющее большинство,

скольких гениев ты раздавило!

В подавляющем большинстве

есть невинность преступная стада,

и козлы-пастухи во главе,

и тупое козлиное: "надо!"

Превеликое множество зла

подавляет добро, не высовываясь...

Счастлив я, что у слова "совесть"

нету множественного числа!

1989

СОРОК ДЕВЯТЫЙ

"Советский спорт"

еще был на Дзержинке,

и те же тополиные пушинки,

задевшие,

как будто в страшном сне,

клюв ястребиный Берии в пенсне,

садились на облупленный мой нос,

когда стихи

в "Советский спорт" я нес.

Мой нос длиннющий был зазнайски

задран.

Куда?

В коммунистическое завтра.

Как папа Карло,

Сталин породил

из дров субботников —

подобных буратин.

Я жил почти невинно,

безмальвинно,

писал

ужасно,

но зато лавинно.

И видел ли меня Лаврентий Берия

из своего зеркальнейшего "Зиса",

когда рисково у Лубянки бегая,

в литературу носом я вонзился?

А если видел —

не важней окурка

для Берии была моя фигурка

в малокозырке,

в лыжных шароварах,

с блатнинкой глаз,

булыжных,

шаловатых.

И в потайном кармане шаровар

не вынюхал палач

мне наудачу

мой будущий крамольный "Бабий Яр"

с "Наследниками Сталина" впридачу.

Что вытерпеть пришлось нам всем еще бы,

когда бы он

арестовал Хрущева,

и превратил страну,

как вурдалак,

в полуконцлагерь

и полубардак?

Система,

как Лубянка всех народов,

была жестокой матерью уродов,

Я,

пуповиной проволочной сдавлен,

в утробе рифмовал:

"кристален — Сталин".

А вдруг бы я,

почти без лицемерия

зарифмовал бы

"Верю я!"

и "Берия"?

и стал не зэком без роду и племени —

лауреатом Бсриевской премии?

Все быть могло......

Тогда в стране миллионы

росли,

как под гипнозом эмбрионы.

Спасись поэт,

извечный недобиток,

равно —

от ласк палаческих

и пыток!

Какая безысходная загадка:

в Лубянке — страшно,

а на воле — гадко.

В кровавый узел,

в роковую завязь

Лубянка и поэзия связались.

Проезд Лубянский,

там, где из нагана

убило время

своего горлана.

Но, словно под ногой пустые банки

из-под пустой ленд-лизовской тушенки,

стихи загромыхали у Лубянки

безвестного мальчишки —

Евтушенки.

Лаврентий Павлович,

меня вы проморгали,

забыв упечь в Лубянку —

ваше ЦГАЛИ.

Как Буратино,

выжил я на понте

среди всех карабасов-барабасов.

Злой гений жил в Кремле.

В "Советском спорте

был добрый гений —

Николай Тарасов.

Сорок девятый год.

Июнь.

Второе.

Стихи в газете.

Первые.

Плохие.

Я напечатан!

Как я рвусь в герои!

Не мальчик,

а какая-то стихия......

И, не смущаясь никаким доносом

с Лубянкой в окнах,

Брезжущей сурово,

Тарасов мне

у Берии под носом

по памяти

читает

Гумилева!

1989

КРАСНОЕ И ЧЕРНОЕ

Мальчик-ангелочек

лет шести,

сжавшийся в комочек

от ненависти.

Соску отмусолив,

с детства ты восстал.

Дяденек-масонов

ненавидеть стал.

Ангелочка-мальчика

Поделиться с друзьями: