1989

шатко, во хмелю

притащила мамочка

к самому Кремлю.

Красная площадь.

Черная сотня.

Криком кресты на Блаженном креня,

антисемитская подворотня

доплесканулась

уже до Кремля.

А микрофон в кулачище,

он —

кистеня почище.

Чудится мне: к микрофону прилипли

под вопли,

что так дики,

прежних погромов реликвии —

погибших детей кудельки.

Настойками с разными травками

пахнут борцы

с незванными

всеми заморскими кафками

и сахаровыми-цукерманами.

Рядом —

правительственные "ЗИЛы"

в Спасскую башню ныряют бочком.

Охотнорядствующие верзилы,

может быть,

кажутся им пустячком!!

Но наступила пора признаться

в существовании нашенских "наци".

Нечерносотенцы все

в наше время

подозреваются

в том, что евреи.

Минин с Пожарским,

в какой мы трясине!

Если вы слышите:

"Бей жидов!",

бейте шутов,

спасайте Россию

от потенциально кровавых шутов!

Что-то вокруг закрутилось,

завыло,

что-то слилось во всеобщее рыло.

Мерзкое зрелище,

не без жутинки,

ну, а во мне —

им назло —

ни "жидинки".

Как потащить им собирский мой нос

с гиком

на квасо-арийский допрос!

Но как плевки

и в глаза мне,

и в лоб

гарканье:

"Жидомасон!

Русофоб!"

Мальчик-ангелочек,

лет шести,

ты без проволочек

Русь решил спасти!

Вот какие ангелы

нынче завелись,

Ты от злобы адовой

прежде сам спасись!

Чья рука толковая

вставила,

хитра,

в очи васильковые

угли недобра!

По чужим стопам идти,

где на трупе — труп!

Дяденьки из "Памяти"

память всю сотрут.

Стань хоть чуть добрее

здесь, у входа в храм...

Вдруг бы ты — евреем

уродился сам!

Что будут делать антисемиты,

если последний русский еврей

выскользнет

зернышком через сито, —

кто будет враг!

Из каковских зверей!

Что, если к нашему с вами позору,

тоже еврей,

оскорбленный до слез,

за выездною визой

к посольству

встанет смертельно уставший

Христос!!

1989

БЕРЛИНСКАЯ СТЕНА

Спеск Р01П1 СЬагНе

В честь сержанта-негра

назван пункт.

Дула автоматов торчали,

закрывая немцам

к немцам путь.

И рассечь люден навеки пробовала,

не давая смыться наутек,

вся идеология,

как проволока,

по которой шел электроток.

Как стена Берлинская пала!

Потому, что не могла не пасть,

и полезли

девушки и парни

на стену,

как джинсовая власть.

Надо всеми сдохшими границами

в эти долгожданнейшие дни

лезли и по строчкам Солженицына,

и по строчкам Гроссмана они.

До того,

когда, воняя плесенью,

развалилась полностью стена,

может, пригодилась им и лесенка

моего какого-то стиха.

Спеск Р01П1 СЬагНе

Пункт соединения душ.

Век

пом-

чали,

все, что разделяет нас,

разрушь!

Спеск Р01П1 СЬагНе

Ты началом стал или концом!

Чех,

пой

от счастья,

счастья с человеческим лицом!

Гибель всем

нас рассекавшим стенам!

Эту стену,

бросив ее в шок,

своим телом,

словно автогеном,

первым Палах, может быть, прожег.

Безграничны личность и свобода.

Мир

не умещается в ОВИР.

Мне — кусок стены!

Я заработал

в шрамах пуль суровый сувенир.

1989

ЕР5ПМ

В КАЗЕМАТЕ

В кабаке петрозаводском

взгляд швейцара косоват.

Кабинет один зовется,

словно в прошлом: "каземат".

В общем зале — мат на мате,

но за каменной стеной

притулились в каземате

я с тобой, да ты со мной.

Красоты твоей оправа,

словно всей России знак,

полицейская управа,

превращенная в кабак.

Мы с тобой в таком борделе

с явным запахом тюрьмы,

где не морды,, а мордели,

где и мы с тобой — не мы.

Я любил, и ты любила.

Ты — иная, я — иной.

Все, что было, как отбило

ледоломною волной.

Твоя кожа так прозрачна,

что под нею видно, как

твои жилочки незряче

заблудились на висках.

Ты марксизм вовсю зубрила,

проходила диамат.

Окружали тебя рыла.

Это было — каземат.

Превратилась бы ты в розу,

так затравленно шепча

восхитительную прозу

Леонида Ильича?

Ты из тех, тюремных дочек,

с тонкошеей головой,

казематный мой цветочек,

блеклый и полуживой.

Я был тоже в каземате —

потому и не пуглив,

и меня вы не замайте,

если рос я слишком вкривь.

Я не лучший христианин,

но сквозь глыбы тех же рыл

я, как монте-кристианин,

сам подкоп себе прорыл.

Я, влюбившись на закате,

не играю в игрока,

незадачливый искатель

целомудрия греха.

И, припав к тебе вихрами,

поредевшими в борьбе,

в каземате, словно в храме,

исповедуюсь тебе.

Ты — моя и божья матерь

в облаках, и кабаках,

в этом пьяном каземате

с богом будущим в руках.

РАЗДВОЕНИЕ

На себя не совсем полагаюсь,