2024-й

— Можем проверить, — ответил я. — Не хочется другим настроение портить, но если нам обоим хреново, то хуже не будет, правда?

Она невесело усмехнулась:

— Ты прав. Попробуем. Меня зовут Жанна.

— Меня Владимир.

Мы вышли под руку, как старые знакомые или муж и жена, прожившие тридцать лет и притершиеся так, что уже не разделяют себя и партнера.

Машина мигнула фарами с полутемной стоянки, я махнул рукой, не желая добираться к ней по лужам, мой ушан задом выбрался из ряда автомобилей и послушно подкатил к бровке у входа в бар.

Жанна не стала ждать, пока открою для нее дверь, дернула за ручку и плюхнулась на сиденье раньше, чем я обогнул машину. Я сказал негромко: «Ушан, домой», и мотор тихонько зарычал, салон качнулся, когда заднее колесо попало в выемку, затем автомобиль развернулся и, не делая ни единого лишнего движения, выбрался на автостраду.

Жанна откинулась на сиденье, на губах легкая улыбка, лицо спокойное, умиротворенное. Мимо помчались ярко освещенные дома, затем скорость резко упала, машина опасливо двигалась мимо ночного клуба, там толпа взволнованного народа выпирает на проезжую часть, двое дюжих полицейских тащат в фургон, заломив руки за спину, парня с кровью на лице. Он картинно потрясает головой, чтобы видеокамеры хорошо засняли и кровь, и его одухотворенное лицо борца за свободу и демократию.

Она сказала с легкой насмешкой:

— Это третий раз за неделю.

— Вообще, — спросил я, — или здесь?

— Только здесь, — пояснила она. — Думаю, скоро и эта борьба за нравственность закончится поражением.

— И я в этом уверен, — сказал я.

Ее смех прозвучал тихо и грустно:

— Консенсус.

Еще года три тому были созданы отряды народной полиции нравов, которые следили, чтобы на вечеринках и тем более на улицах не ходили с обнаженной грудью. Первые дни были стычки и столкновения, пока самые сметливые не придумали одевать лифчик, но грудь выпускать поверх, а то и вниз, это уже смотря на любителей. Придраться невозможно, ибо, бесстыдно глядя в глаза, можно заявлять смело, что грудь просто выпрыгнула, да, выпрыгнула, а я вот такая рассеянная, не заметила! Да, целый день хожу так, но не заметила.

То же самое и с трусиками, их можно скатывать в узкую полоску не шире ниточки, но опять оправдание: сами скатались, материал такой, а я по рассеянности не заметила, я же деловая девушка, а не какая-нибудь, что только смотрит на себя…

Правда, эта борьба с переменным успехом длилась только на первых порах, потом, как и водится, консервативное большинство затрещало по швам.

— Есть закон, — сказал я, — или просто наблюдение, как вот с наблюдением Мура, которое все упорно называют «законом Мура», что все, однажды изобретенное или открытое, закрыть уже невозможно.

Она сказала тихо:

— Рано или поздно будет применено. И всегда раньше, чем поздно.

— Так что консерваторы отступят, — сказал я. — И даже самые нерешительные из модников начнут обходиться без фиговых листочков трусиков и лифчиков!

Я сказал победно и с вызовом, мы все постоянно бросаем вызов обществу, мы ж бунтари, а оно нас гнетет, таких свободолюбивых и непримиримых, однако что-то в моих словах сам не ощутил прежнего задора и готовности пострадать за убеждения. И вовсе не потому, что струсил.

Она чуть повернула голову в мою сторону, глаза в полутьме загадочно поблескивали.

— И что? Будешь любоваться зрелищем голых женщин?

Я подумал, раньше бы ответил без колебаний, но сейчас пробормотал:

— Не знаю.

— Что случилось?

Я повторил:

— Не знаю. Раньше казалось, что голые бабы на улице — круто. А сейчас вот они только начали появляться… и то уже нет того азарта, какой ожидался. А что потом?

Она все еще смотрела на меня, а я глядел вперед, как автомат умело ведет машину, высчитывая расстояние до бордюра, спрашивает дополнительную информацию от Доркомпа и советуется с другими автомобилями, даже спрашивает у встречных автомашин, как там впереди дорога и не ожидаются ли пробки.

— Но ведь жить стало легче? — спросила она.

— Кто спорит, — ответил я. — Никаких обязательств, секс безопасный и без ограничений, все запреты сняты…

— Не существует ревности, — откликнулась она тихо, — это же атавизм, так?

Мне показалось, что она подсознательно ждет опровержения, даже слова поставила так, чтобы я возразил, однако я лишь кивнул:

— Да, атавизм. И хотя многие из нас все еще иногда ревнуют, но уже втайне.

Она вздохнула:

— Да, никто не рискует признаться в такой отсталости. Продвинутые, чтобы доказать свою раскрепощенность и готовность жить в этом новом мире, хотя бы раз в месяц меняются женами…

— И как? — спросил я.

Она пожала плечами:

— А никак.

— В смысле?

— Ничего не меняется, — пояснила она. — Все и друзей подбирают себе из того социального слоя, в каком живут сами. Потому не так важно, что я пожила женой одного друга моего мужа, потом другого, третьего, четвертого… десятого. Они такие же, как и мой, у всех одна и та же техника секса. У всех примерно одинаковые коттеджи и квартиры, даже мебель стоит одинаково!

Я усмехнулся:

— Скучно?

Она вздохнула:

— Представь себе. В первый раз я так волновалась, это был такой вызов, такой адреналин! Но разочаровалась, едва переступила порог дома Максима, с кем мы поменялись. А дальше была такая рутина, что я уже не видела смысла продолжать.

— Но продолжала?

Она вздохнула снова, уже тоскливо.

— А что делать? Люди всю жизнь ищут какое-то разнообразие.

— Разнообразие, — возразил я, — рвется в мир со всех сторон!.. Каждый день в продажу поступают новые гаджеты… Ты очки с подправленной реальностью видела?

— Нет, — ответила она, — но знаю, что это. Подруга купила прямо на выставке. Хвастает!.. Может быть, надо было ограничиться разнообразием только гаджетов и девайсов?

Я возразил:

— А где же тогда свобода? Человек добивается ее во всем!

Она сидела некоторое время молча, по лицу быстро пробегают отблески рекламы, глаза кажутся загадочными, темными. На тротуаре ночного города то и дело попадаются группки женщин, что щеголяют обнаженной грудью, но я лишь отмечал их частью сознания, понимая, что нет желания даже повернуть в их сторону голову.

Вообще-то одежда только в пещерное время выполняла защитные функции, а потом еще во время сельскохозяйственных или прочих работ на великих стройках. Дальше стараниями церкви приобрела уже ритуальное значение: предохраняла от грешных мыслей.

Да и вообще, когда секс не был отделен от деторождения, «лишнего» секса нужно было избегать. От него всегда или почти всегда дети, только после сексуальной революции и массового внедрения противозачаточных средств впервые сексом можно стало заниматься «просто так», для собственного удовольствия.