21 интервью

Минчин: В каком году?

Шуфутинский: Слово стало модным в начале девяностых годов. Песни дворовые, хулиганские, приблатненные. Здесь любят вешать ярлык. Все блатные песни называют «русский шансон». Мне говорят, что вот вы раньше пели блатные песни, как же вы это пели? Что вы пропагандируете, уголовников, их стиль жизни? А вообще, если обратиться к словам «блатная песня», – вся страна сидела в тюрьме, не просто часть, а вся страна, миллионы, которые пели «Бродяга Байкал переехал» или «Стенька Разин», или «Солнце всходит и заходит, а в тюрьме моей темно…». Эти песни сегодня поют народные хоры в Колонном зале Дома союзов. Это уже считается историей, почти русской народной песней. Когда меня спрашивают об этом журналисты, я им говорю, чтобы они послушали, о чем я пою. Если из ста песен вы наберете пять блатных, то я с вами соглашусь, что я пою блатные песни. Я думаю, что «русский шансон» – это продолжение традиций шансона настоящего, где нужно говорить и петь о вещах главных для каждого нормального человека. Это не бардовская песня. Бардовская песня, я считаю, это – «поющая газета». Я обожаю бардовский жанр. А это песня, которая спета определенными средствами. Барды, они не обращают внимания на средства.

Минчин: Куда ты отнесешь Галича и Высоцкого с Окуджавой?

Шуфутинский: Они прекрасные барды. А я исполнитель материала, который написан специально. Я его преобразовал, саранжировал в своем стиле так, как я считаю нужным. Я рупор автора. Назову, например, «Темную ночь», «Московские окна» – это настоящий шансон. До этого был Утесов, который просто король этого жанра, основатель русского шансона.

Минчин: Из своих песен ты мог бы назвать те, которые тебе нравятся и ближе. Скажем, вдруг невероятное желание послушать себя самого. Какие песни тебе нравятся?

Шуфутинский: Каждая песня мне чем-то понравилась, поэтому я не могу сказать, какая ближе, а какая дальше. Так же, как твои книги.

Минчин: Кто тебе нравится из нынешних исполнителей? На чей концерт бы ты пошел?

Шуфутинский: Очень сложно. Я пошел бы на любой, если бы у меня было время. Я не могу кого-то выделить.

Минчин: Пиратство в России. Сколько тебе это стоит и возможно ли с этим бороться?

Шуфутинский: Невозможно с этим бороться самому, потому что деньги, которые задействованы в этом деле, настолько велики, что если у людей начать их отнимать, то они могут стрелять во всех подряд, и у них на это тоже хватит денег. Потому что в такой огромной стране, где люди по-прежнему любят что-то душевное и касающееся музыки, где всегда у людей была тяга к чему-то новому, они всегда купят кассеты и диски, пусть даже сделанные пиратским способом. Поэтому, как страшный спрут, расплодились компании, которые берут новый альбом, крадут материал из студии, из машин артистов, издают неизданное, изучают незаконченное, выпускают разным способом, попирая любые права, и особенно последние несколько лет в России это никак не регулируется. Правительству, видимо, нет дела до этого, потому что у них пока еще есть, что поделить. В результате получается, что выходит новый альбом, в который вкладываются деньги на песенный материал, на студию, на аранжировки, на рекламу. Выходит альбом, и через несколько дней по всей стране, во всех ларьках и лавках появляются пиратские копии, которые начинают раскупать. С пиратами невозможно справиться. Поэтому записывание альбомов станет совершенно бессмысленно чисто экономически.

Минчин: Какой вывод?

Шуфутинский: Нужно заниматься охраной и защитой интеллектуальной собственности – это касается и видео, и литературных произведений, и звуковых носителей, и кино – всего. К сожалению, пока этим еще никто не занимается, хотя есть надежда на нового президента. Какие-то проблески в его словах насчет этого были. Ну, не к лицу России… Если уж Америка сумела побороть пиратство, то и Россия сумеет. Америка следит жестко за пиратством и в других странах. С Китаем по этому поводу чуть не дошло до открытого конфликта. Вся надежда, что когда-нибудь в России это будет.

Минчин: Сколько тебе это стоит? Как ты думаешь?

Шуфутинский: Это сложно сказать, потому что пластинка – это не только запись песен, это аранжировка, покупка музыкального и поэтического материала у авторов, это еще и рекламная кампания, и съемка клипов.

Минчин: Планы ближайшие и далекие?

Шуфутинский: Домой хочу. Хочу в сентябре сделать несколько сольных концертов в «России», в концертном зале. Систематизировать какую-то часть своих старых песен и выстроить программу совсем новых песен. Сделать концерт, куда придут люди, которые хотят прийти именно ко мне.

Минчин: Остались какие-то мечты, еще не осуществленные в музыке, на эстраде?

Шуфутинский: Да нет. Я ведь делаю то, что люблю.

Минчин: Английский диск записать?

Шуфутинский: Английский диск я не хочу записать. Я люблю петь на том языке, на котором я думаю. Когда я нахожусь в Америке, я вынужден говорить по-английски, и поэтому за многие годы сформировалось какое-то примитивное американское мышление. На самом деле все равно все возвращается к русскому. По-английски неинтересно. Я могу включить элемент какой-то на английском, но кому это будет интересно? По-английски поет вся Америка, Англия – прекрасно, пускай они споют по-русски, как я.

Минчин: Есть ли время для досуга и из чего он состоит?

Шуфутинский: Я так устроен, что досуг для меня недосягаем. Когда у меня есть свободное время, я думаю: вот наконец-то я отдохну, а к концу дня не знаю, куда себя девать и ищу себе применение, потому что вся жизнь проходит в действиях и в работе. В жизни мне, я считаю, повезло очень, потому что Бог дал мне возможность заниматься любимым делом, доносить до людей то, о чем я думаю, как думаю, и доставлять им радость, получая при этом деньги. Это и мое хобби. Я не собираю марки, монеты, не увлекаюсь автогонками. Есть в жизни масса вещей, которые меня интересуют. Я люблю читать, люблю сходить на выставку. Я люблю встать в 6 часов утра и пойти с собакой к океану, чтобы она побегала за чайками или за волнами. Посидеть полчаса и посмотреть на это. Но это бывает редко. Я люблю спортивные соревнования – баскетбол. Я люблю все, что связано с динамикой, с жизнью.

Минчин: Какое кино ты любишь смотреть?

Шуфутинский: Хорошее. У моего сына Дэвида спрашивали, кем он будет, когда вырастет? Он говорил: «Доктор-ром». «А каким ты будешь доктором?» Он говорил: «Хор-рошим!». Вот так и я.

Минчин: А читать что ты любишь? Американское или русское?

Шуфутинский: Нет чего-то конкретного, чтобы я любил читать именно это. Я беру книгу и, если интересно, я ее читаю, а если перестало увлекать – бросаю. Читаю по-английски с удовольствием, хотя не так легко. Есть книги, написанные сложным языком.

Минчин: А из английской или американской музыки есть что-то, что бы больше любишь?

Шуфутинский: Нет такой музыки английской или американской, о которой я бы сказал: «Это дрянь». Остальное мне нравится. Что-то больше, что-то меньше. Я люблю хорошие, талантливые вещи.

Минчин: Ты говорил про Синатру, Пресли, «Битлз».

Шуфутинский: Я очень мало знаю людей, которые могут сказать, что они не любят «Битлз» или Пресли. Есть категория людей, которая их не знает, но в цивилизованном мире таких людей нет. Поэтому в американской и европейской музыке нет ничего, что бы меня раздражало.

Минчин: Где ты справлял новый 2000 год? Где думаешь справить 2001? Имеют ли эти цифры и тысячелетие для тебя какое-то значение?

Шуфутинский: Кто может думать о том, где он будет справлять Новый год? Думать надо о том, что будет завтра. До нового года еще семь месяцев. В новогоднюю ночь 2000-го года я работал. Выступал для народа. Это моя специальность. Я должен радовать, веселить народ в тот момент, когда им это нужно. Я выступал в Питере. Пел!

Минчин: А предсказания?

Шуфутинский: Никто не может ничего предсказать. Могут только догадываться. Одни предсказывают светлое будущее, другие предсказывают мрачный кошмар.

Минчин: Обезумевшая цивилизация, которая семимильными шагами мчится к своему саморазрушению. Если посмотреть древние цивилизации: римляне, греки, иудеи, персы – были люди поумнее, чем наша цивилизация, и все привели себя к самоуничтожению или взаимоуничтожению. Ты считаешь, что есть шанс выжить?

Шуфутинский: Я думаю, что на эти темы задают себе вопрос и отвечают на эти вопросы люди в начале каждого столетия и в конце, потому что их поражает то, что на меня не произвело впечатления: переход из одного столетия в другое. На самом деле для людей, которые родились если не в начале, то в середине столетия, еще живут сегодня – это скачок очень огромный в сознании, а многие люди живут сегодня и жили, когда в Москве еще на автомобилях не ездили. Поэтому я боюсь говорить, что человечество себя самоуничтожит. Я живу более локально и пытаюсь быть оптимистом.