21 интервью

Минчин: Что дала советская власть ему и что забрала у него?

Шостакович: Советская власть на протяжении всей жизни Шостаковича пыталась подчинить его творчество своим целям. Но, к счастью, не сумела этого сделать. Творчество Шостаковича всегда отражало правду.

Что забрала – труднее сказать. Но, не «забрав», она бы не «дала» того, что отразилось в его и на его музыке.

Минчин: Как вы перешли на сторону «врага»? Чего вам, кроме свободы, не хватало в Советском Союзе?

Шостакович: Я перешел не на сторону врага, а на сторону истинных друзей свободной России. За время моей жизни в СССР, когда я видел страдания отца, страдания народа, во мне накопился такой мощный отрицательный эмоциональный потенциал, что больше терпеть сил не было. Передо мной стояла дилемма: или подчиняться, приспосабливаться, или – протестовать.

Мой уход – посильная форма моего протеста существующему в СССР режиму. Звучит, наверно, банально, но социально это так и есть. Психологически тоже. Несмотря на то что с материальной стороны я был достаточно обеспечен в Союзе, отсутствие истинной свободы, свободы духа, острое ощущение рабского и раболепствующего окружения довели меня до предела, и мой «исход» стал выходом из этого тупика.

Минчин: Какое последнее произведение вы исполнили с советским оркестром? Какое первое с западным и с каким?

Шостакович: Последнее произведение, исполненное с руководимым мною оркестром, – симфония «Манфред» Чайковского в день нашего последнего совместного концерта в ФРГ. (Это произошло 12 апреля 1981 года в городке Фюрт, недалеко от Нюрнберга. Автобусы для оркестра после концерта подали к выходу, прямо впритык, а оттуда нас уже везли на аэродром к самолету – и ничего не получилось бы. Я с Митей – моим сыном – вышел через запасную дверь и в полиции сразу же попросил политического убежища.)

На Западе была «Праздничная увертюра» Д. Шостаковича с Национальным симфоническим оркестром США, исполненная у подножия Капитолийского холма. Концерт состоялся в День памяти Америки, и на нем присутствовало более 60 тысяч человек.

Минчин: Что произошло дальше? Как устроилась ваша творческая жизнь здесь и кто вам помог?

Шостакович: В США я сначала жил в Нью-Йорке, затем приобрел дом в соседнем штате Коннектикут. Жизнь в деревне, на природе, мне ближе. Отсюда я и разъезжаю с концертами. Хочется отметить стремление моих новых друзей на Западе, в США помочь мне в устройстве новой жизни.

Работаю я в крупнейшей артистической фирме США «Columbia Artists» (контракт с которой мне помог заключить М. Ростропович), она организует мои концерты в Америке и по всему миру. Также много сотрудничаю со своими старыми друзьями – европейскими импресарио Виктором Хохтаузером, Генрихом Лодцингом.

Минчин: Как реагировали власти на родине на ваш побег? Отразился ли он на ком-нибудь из близких?

Шостакович: О реакции на мое невозвращение в Советский Союз я могу судить только по появившейся в «Литературной газете» статье, которая в основном называла меня посредственным дирижером, завистником своего отца (?!) и гонцом за «длинным рублем» (то есть долларом).

Ни о каких репрессиях по отношению к моим близким в СССР я пока не слышал.

Минчин: Чем занимается ваш сын, названный в честь дедушки Дмитрием?

Шостакович: Мой сын действительно назван Дмитрием в честь деда. Сейчас он учится в Джульярдской школе, часто гастролирует. Музыкальные интересы его расширяются, он изучает и дирижирование, и музыкальный театр.

У него много новых друзей. Конечно, скучает по маме (она осталась там, в Москве).

Минчин: В чем различие работы дирижера с советскими и западными оркестрами? Разница между музыкантами?

Шостакович: Мне нравится, что здесь, в условиях свободы, стираются отношения дирижера и оркестрантов как начальника и подчиненных. Здесь это в большей степени отношения единомышленников.

Я думаю, что музыкант в оркестре сыграет хорошо тогда, когда он того искренне хочет, а не когда его заставляют.

Какая бы то ни было грубость, административное давление на репетициях здесь исключены. После каждого концерта с новым дирижером музыканты смело высказывают свое мнение о прошедшем концерте, о мастерстве дирижера в специальных анкетах, и с их мнением считается администрация.

Минчин: Действительно ли существует антисемитизм в советской музыке, в оркестрах?

Шостакович: Проявления антисемитизма в советских оркестрах, с которыми мне приходилось сталкиваться, в основном касаются кадровой политики. Трудно было, особенно в «режимной» организации радио и телевидения, принять в оркестр талантливого музыканта-еврея.

Минчин: Как вы слышите музыку?

Шостакович: Ушами, умом и сердцем. Звуки – это как роман. Например, «Бесы» Достоевского.

Минчин: Вы когда-нибудь пробовали сочинять?

Шостакович: Пытался «сочинять» я только в раннем детстве, затем бросил. Всегда отвечаю: я думаю, что одного композитора с такой фамилией достаточно.

Минчин: Дирижер – едва ли не самая уникальная профессия в мире, ей нельзя научиться. Это дается от Бога?

Шостакович: Как и любой другой вид искусства, дирижирование включает в себя дар, наличие таланта, необходимую школу и, конечно, большой труд.

Минчин: Всем известна книга «Мемуары Шостаковича», изданная в США советским музыковедом С. Волковым. Что вы думаете об этом и ваше мнение о книге?

Шостакович: Книга Волкова в основном верно отражает положение музыкантов, и в частности Д. Шостаковича, в условиях сталинского режима. Взаимоотношения же и оценки его коллег, приписываемые Волковым Шостаковичу, не всегда точны. Некоторые «мнения» Шостаковича, почерпнутые из слухов от третьих лиц или вырванные из контекста цельной оценки, придают им зачастую досадную односторонность.

Каждый художник видит в творчестве своих коллег как отдельные недостатки, так и неоспоримые достоинства. И это необходимо серьезно учитывать. В целом это, конечно, книга о Шостаковиче, а не самого Шостаковича.

На первой странице этой книги есть фотография, подаренная отцом Волкову на память о тех нескольких интервью, которые музыковед брал у него. На этой фотографии приписка рукой Шостаковича: «На память о беседах о Зощенко, Мейерхольде и Глазунове». Я думаю, что этой припиской отец сам уточнил круг вопросов, к которым можно относиться с наибольшим доверием.