5/4 накануне тишины
Шрифт:
и не связываются проанализированные мною явления с деятельностью моего организма…
Что же полушария?
Они перестают работать здесь?
Цахилганову вдруг захотелось заплакать, только он не понимал, от чего: от огорчения — или от радости.
— О, куда тебя занесло! — Сашка стал ужасно неспокоен. — Теперь ты возбудил мои самые нехорошие мозговые центры —
и напрасно.
Прозектор подсел к столу и начал водить по нему пальцем, словно по чертежу.
— Вокруг меня, в историческом пространстве,
Не боящийся смерти,
прозектор боится какого-то итальянца —
причём — так — что — бледнеют — глаза…
Самохвалов придвинулся к Цахилганову и стал жаловаться ещё тише.
— Он, Спаланцани, в водосточных желобах и в лужах коловратий ловил! — боязливо озирался Сашка. — Высушивал вместе с песком. При 54-ёх градусах. До такой степени, что эти коловратии, которые при 25-и градусах в воде своей подыхают, у Спаланцани просто крошились, будто кристаллы! Запечатал он пересушенных коловратий в пробирки. Смочил водой через четыре года. И они ожили… Они, крошащиеся и умертвлённые, восстановились! Коловратии!.. Что это, старик? Воскрешение мертвых?!. И мне нечего сказать в ответ Барыбину, который всё время тычет мне в нос этим Спаланцани! И коловратиями — тычет в нос. Причём, всегда успешно!.. Помоги мне в идейной борьбе против них, Андрей. Иначе у меня… мировоззрение рушится. Из-за них, двоих. Я-то знаю, что я — прав! Но… помоги.
— В борьбе с кем? — не понял Цахилганов, отвлекаясь на другое. — С кем?..
Низ стены в Сашкином кабинете отсырел, и штукатурка там, рядом со столом, шелушилась, будто влажная перхоть и короста…
То подземные воды поднимаются,
выступают из чёрной, угольной земли Карагана,
проеденной ходами
на многие тысячи подземных пустых километров…
Тёмные воды подступают здесь исподволь к Цахилганову, наплевавшему на реанимацию и сидящему, весело и самодовольно, в кабинете Самохвалова…
Впрочем, не важно.
— Помочь? В борьбе с кем? — повторял Цахилганов.
Самохвалов напрягся, вспоминая. Затем хлопнул себя по лбу с размаха:
— В борьбе с неистребимыми коловратиями! Как с идеей самовосстановления жизни. Вот. Помоги. Иначе…
Иначе — смерти-то — нет!!!
— Значит, самовоскрешение заложено в природе… Понимаю. Это чревато уголовной статьёй.
Но… мы, по-моему, слишком громко говорим. Про коловратий. А там… Там — главврач! — предостерёг Цахилганов, показывая пальцем вверх. — Твой криминальный сообщник! Намёки на самовоскрешение, старик, могут его огорчить.
— А мне лично по хрену, — отмахнулся Сашка, стоя, почему-то, уже в дверях. — Я! Я нужен, главному. На их конвейере смерти. А не он — мне. Ты думаешь, сколько он за Протасова получил? Больше моего получил в десятки раз! Только вот Барыба… не вписывается. Упорно не вписывается в картину нашей
общей гармоничной жизни. Барыба — и этот… Спаланцани! Если слушать про их коловратий, то Протасов — неистребим!.. Спрысни его прах водой — и вот уж он снова пред тобой. И сорок первый, освобождающий меня от всякой ответственности, нынешний день тогда — ничего не значит!.. Извини, я должен разобраться с главным врачом. Немедленно! Ибо час пробил…Если смерти нет, зачем мы на неё работаем?!.
Цахилганов расстроился.
— За что ты мордуешь меня коловратиями? — с тихим упрёком произнёс он, исследуя шелушащуюся стену: граница сырости расползлась подобьем карты Африки. — Только всё устаканилось — и удар под дых: сдохшие коловратии обретают жизнь, спрыснутые водой. Выходит, от бессмертия нам с тобой никуда не деться. Разве это честно? Ты зачем воз-мутил себя — и меня?! Мы ведь так хорошо сидели!..
Муть. Поднимается душевная муть. Из тёмных глубин.
Сашка! Я и сам знаю, Сашка, нечто… весьма для нас неприятное: электроны,
соединяясь с позитронами,
умирают как частицы материи! И те, и другие.
Но превращаются при этом в электромагнитное излучение!.. А электромагнитное поле, Сашка, может опять материализоваться — в пару: электрон — позитрон. Вот тебе уничтожение материи —
и возвращение материи с того света.
Вос-кре-ше-ние!..
Но заметь, Санёк: я же не мордую тебя процессами аннигиляции и материализации? Процессами перехода материи — в излучение, и излучения — в материю? Не загоняю тебя в мысли о потустороннем мире, правильно?..
В мысли о взаимопроникновении миров, материального и лучевого…
В мысли о переходе жизни из материального состояния в энергетическое — и обратно. Главное — обратно: из смерти в жизнь! Я тебя щажу, Сашка, а ты меня — нет! Шептун беззубый.
— …Ты ушёл что ли? — спросил Цахилганов Сашку. — А я хотел спросить тебя, что есть ад. Обсудить как следует, ибо нам с тобой — туда.
Ему никто не ответил.
— Ну вот, — развёл руками Цахилганов. — Ни позитронов, ни коловратий. Все меня бросили. Один!.. Один, как прежде, и… убит.
Он со стуком уронил голову на стол. Но тяжёлый, мутный сон его перебивался странным вопросом, который он понимал ясно и от которого его знобило. Кто-то предлагал ему немедленно решить, кому оставаться на этой земле — а кому лучше исчезнуть с неё. Останется Цахилганов — Любовь умрёт. А чтобы осталась Любовь — должен уйти Цахилганов. Уйти немедленно. Аннигилироваться… Или — или! Потому как сочетание — Любовь и он — более на земле,
после сегодняшнего вечера,
невозможно.
И Цахилганов морщился во сне от нежелания решать.
Потом он понял нечто важное о Степаниде — и сразу забыл, что именно. Но тут же вспомнил снова…
Если — на — земле — останется — он — то — Степаниде — придётся — жить — в — его — мире — а — если — останется — Любовь — то — девочка — будет — жить — в — Любином — мире — а — не — в — его…
Только мир-то, весь мир теперь — цахилгановский! И Цахилганову придется уходить с земли лишь вместе с этим американизированным