5/4 накануне тишины
Шрифт:
Реаниматор не ответил.
— Погоди, стой!.. А ты? Ты всё ещё любишь её, Барыба? Даже… такую?
— Считай, как хочешь, — сердито отказался говорить реаниматор.
— Нет, погоди! Ответь мне!
— Отпусти. Рукав оторвёшь…
— …Счастливчик, значит? — недобро щурился Цахилганов во тьме.
— Кто?
— Ты! Ты, Барыбин! Это ведь ты изрёк, что человек живёт для… любви. И лишь тем бывает счастлив.
— Ну. Выходит так. Счастливчик, — реаниматор, шлёпая по грязи,
— нет — какая — наглость —! —
даже
— Счастливчик. Да! — повторил Барыбин в ночи, за его спиной. — Тебе-то что?! Не всё равно разве? Тебе?..
Бледный фонарь — одинокое око — горит над крыльцом прозекторской.
— Доктор где? — глухо спрашивает из темноты реаниматор Барыбин.
Но здоровый мужик — в треухе, ватных стёганых штанах и фуфайке, всё долбит и долбит ломом в льдистое русло кривого ручья.
— Эй! Александр Павлыч Самохвалов где, спрашиваю?!.
Мужик медленно оборачивается. И утирает ладонью изрытое оспой лицо, похожее на сито.
Одно веко у мужика не поднимается.
Оно висит, приспущенное,
будто в трауре.
Но другое, огромное и бледное, одинокое око его, вдруг всходит пред ними во тьме подобьем луны —
планеты — мёртвых.
— За-чемм??? — раскачиваясь, мычит, маячит, вымучивает из себя, угрюмый сиплый урод.
Ну и рожа! У врат преисподней такому стоять.
— За-чемм??? Йы-во не-ту-у-у! Не-т-т…
— Давай открывай, Циклопка, — кивает Барыбин на дверь. — Не философствуй…
Вместо висячего замка примотана толстая проволока — накрепко, будто навсегда…
Санитар с размаху бросил лом в середину лужи, обдав Цахилганова и Барыбина хлёсткими, высокими брызгами. Он протопал грязной кирзой вниз, по ступеням, и задёргал проволоку в разные стороны —
остервенело, бесполезно, недовольно рыча, и урча, и хрипя.
— Да ты раскручивай. А не рви, — спокойно посоветовал ему Барыбин. — Вот, санитар, едрёна мать.
Мужик закаменел: сначала — в отупении, потом — в подозрительности.
— А тты кто ттакой? — вдруг, разворачиваясь, угрожающе спросил он Барыбина. И устремил своё одинокое прицельное око на лом в луже.
— Кто — я?!. — Барыбин безнадёжно махнул рукой. — Зачем тебе это? Не забивай свою голову излишними знаниями… Эй, раскручивай! Не дури.
Мужик с неохотою снова принялся дёргать дверь и возиться.
— …Сто раз говорил ему: я — реаниматор. Ни хрена не помнит, — перестал смотреть на мужика Барыбин.
Наконец санитар справился с проволокой,
изломав её свирепо и окончательно,
и толкнул дверь сапогом.
Потом пошёл нашаривать лом на дне лужи, хлопая голенищами. Он макал в мутную воду растопыренные пальцы, сидя на корточках. Ватные штаны его были мокрыми до колен.
И кто же, кто, породил такого. Какие люди? Неужто — люди?..
— Значит,
новый работник у вас теперь? — спросил Цахилганов про санитара.— Какое там. Давно прижился.
— А я не видал…
Друзья всё ещё медлили на холоде. Они перетаптывались во тьме —
на — земле — которая — была — раньше — раем.
— Так, Сашка-то где? — оглядывал больничный двор Цахилганов, подняв ворот пиджака повыше.
— Ну, спроси его, — засмеявшись, посоветовал Барыбин, указывая на санитара, сидящего над лужей по-бабьи.
— У этого спросишь…
Они стали спускаться в подвал
по каменным истёртым ступеням,
стараясь не касаться осклизлых стен.
Барыбин теперь шёл первым, тихо ругаясь. Однако снизу, из распахнутой настежь двери, уже проникал синеватый, искусственно-дневной дрожащий свет.
— Узко здесь, — сказал Цахилганов.
— Не говори. Носилки кое-как проходят… Да, бывает, и без носилок приносят. В прошлый раз, так же, Сашки не было. Ну, возвращается — труп на ступенях лежит… Что за человек, откуда? Ни документов, ни сопровождающих лиц. Кинули, как на конвейер. Сейчас — так…
— Понятно.
— А каморку, вот — сбоку, видишь? — спрашивал Барыбин, полуобернувшись. — Тут — куча верхней одежды со всяких безродных покойников. Так этот Циклоп во всё покойницкое, отсюда, и одет… Живёт он там, в ворохе тряпья. На кухню больничную со своим котелком ходит.
— Без выходных, значит, работает?
— Без выходных… Да, впрочем, и без зарплаты. Копейки ему на книжку перечисляют. Для формы…
Теперь они попали в огромный подземный зал, с целым рядом широких оцинкованных столов, которые были пусты и чисто вымыты. Лишь на одном из них лежал труп, накрытый простынёй с головою.
Неоновые лампы под потолком зудели, мерцая.
Барыбин торопливо провёл Цахилганова через зал — в кабинет. Он бодро говорил, отвлекая его от невесёлого зрелища:
— Ничего. Сейчас уединимся! И вмажем…
Но в кабинете у Сашки сейф был закрыт.
— Это он от ублюдка водку запер, — сказал Барыбин, потрогав ручку, похожую на штурвал.
Зато на электрической плитке выкипал, расшумевшись, алюминиевый, с зелёными буквами «ПО» на боку, больничный чайник,
и это значило, что весёлый прозектор вот-вот появится.
— Ну не ублюдок, а? — ругал Барыбин санитара, убирая со стола Самохвалова всё лишнее. — Пилу припёр. Ею череп распиливают, а он её на письменный стол положил, который и обеденный. Вот Сашка ему задаст.
— Слушай, — поморщился Цахилганов, оглядываясь на освещённый зал и на стол с покойником. — А нельзя этому санитару сказать, чтобы он труп отсюда в морозильную камеру увёз и под замок спрятал?.. Сашка же говорил, там ему целую новую камеру хранения для покойников установили, с отдельными ячейками, с замками, с номерами.