5/4 накануне тишины
Шрифт:
— А так — большая пользя! — с издёвкой договаривала бабушка. — И, послушать вас, кругом одна пользя, а слезами да кровушкой всё вокруг полито…
Вон, вон: облака над Караганом, в окне, какие красные ходят! Ты гляди, гляди, огородник! Разве раньше такие облака над землёй ходили?..
Над чёрной такой, над такой, теперь — чёрной, ободранной и выпотрошеной землёй?
Вроде и не смотрит Патрикеич, а — смотрит, даже отвернувшись. Топчется Патрикеич в коридоре, вздыхает:
— Значит, куришь, говоришь?
— Не курю, — твёрдо
— А я курил, — винится старик, умиляясь прошлому. — Ууууу: дым, бывало, из ушей валит. Когда ещё здесь, на зоне, не служил. В молодости… Приставят за каким. Ты за ним в машине по Воронежу весь вечер и ездишь. А он, зараза, в гости. В тепло, зараза! Да на всю ночь. Ему там хорошо, отпрыску какому-нибудь,
— его — потом — отпрыска — этого — отпустят — конечно — и — другого — человека — заберут — на — кого — этот — отпрыск — злокачественный — донёс —
а ты сидишь в холоде, куришь. Ууууу! Промёрзнешь, бывало, до икоты. А в тепло, кишочки чайком согреть, нельзя, калёно железо. Служба!
Патрикеич треплет юного Цахилганова по вихрам:
— Поздний фрукт! Помнишь, как, маленький, всё спрашивал ты меня? Я отца твоего на кухонке у вас жду, перед московской проверкой как раз, а ты мне: «Откуда я появился?». Я и говорю — из леса. Шёл я лесом, гляжу, а ты из-за пенёчка и выскочил. Весёленький такой! Махонький, прыткий! А потом за кусток убежал, спрятался. Ууууу, как я тебя выслеживал! Сыночка для Констан-
тин Константиныча… Ловил! Ну и поймал. Схватил, калёно железо! Оформил. Чтоб по закону, по документу… А то — заплакал один раз ты: обиделся, что конфет тебе не дают. Кричишь: «Зачем я из-за пенёчка выскочил? Отведи меня опять в лес, я получше спрячусь». А я тебе: «Нет уж, нет уж: раз попался — так попался. Вот теперь в сыночках и живи, калёно железо! Коль спрятаться не сумел. Высунулся? Теперь ты наш!» А ты своё: «Я лучше на базаре жить буду, семечками торговать! За них деньги дают. Куплю конфет, один съем». Рассердился — ууууу… Отпрыск!
Уходит Дула Патрикеич, пересчитывая подушечками пальцев костяные пуговицы на пальто,
— они — располагаются — ровным — строем — и — ни — одна — из — пуговиц — не — сбежала — пока — что…
а колкий, ускользающий взгляд его — остаётся.
Остаётся где-то рядом,
и не пропадает,
не иссякает.
Хоть на кухню уйди, хоть в свою комнату, хоть к отцу в кабинет…
Смотрит недрёманное око отовсюду. Примечает: где, что и откуда.
На всякий случай, значит…
Что ты делаешь сейчас, всегда живой, верный отцу Дула Патрикеич? Не получивший приказа от начальства, когда тебе следует помереть?
Молчит больничное пространство, сжатое стенами и степью со всех сторон. Только смотрит. Смотрит изо всех углов сразу.
Всё-то у внешнего мира под приглядом,
всё просвечивается отовсюду — до нитки,
и негде
спрятаться от всевидящего макрокосма больной, повреждённой, изгаженной душе…Господи! Да зачем же не воет ветер в вентиляционных колодцах больницы? Зачем не стучит каблуками медсестра-колотушка?
Тишина скапливается уже под самым потолком в разводах, и давит,
— и — в — ней — нечем — дышать.
— Люба! Не молчи так, будто тебя уже… Ты же ещё здесь.
— Дал телеграмму Стеше? — за его спиной стоит Мишка Барыбин, засунув руки, широченные будто лопаты, в отвисшие карманы белого халата.
— Напугал до смерти… Ногами бы, что ли, шаркал. А то появляешься, как призрак… Нет, — качал головой Цахилганов. — Нет. Люба просила, ещё тогда, ни в коем случае Степаниду не тре — во — жить, пока…
Жить, пока?.. Пока — что?
Сбившись на мгновенье, Цахилганов с трудом продолжил:
— …А с тебя эти магнитные дни, что с гуся вода, Барыба! Отдохнуть бы сейчас на юге… Марьяна твоя у родных? Опять, на всю весну, подальше от наших ветров укатила?
Реаниматор нахмурился.
Марьяне не шло ничего. Даже белое…
Даже в белом платье с пухлыми оборками, на запоздалой их свадьбе, она, надувшись, сидела, будто в эмалированном круглом тазу с мыльной пеной по уши,
и молчала,
как навсегда захлебнувшийся человек.
Цахилганов попал на печальную эту свадьбу случайно, забежав к Мишке за «Оголённым танцем» Мортона —
да — за — «The Naked Dance» — сводящим — с — ума — и — при — чём — тут — какая-то — условная — свадьба — когда — ах — страйд — ах — фортепьяно — ах — кульминационная — точка — регтайма!..
— Уехала, уехала, — сквозь зубы процедил Барыбин про жену и крепко сморгнул, словно попытался стряхнуть с белёсых ресниц нечто чуждое,
неприятное, досадное.
Так бывало всякий раз, когда Цахилганов спрашивал про Марьяну. И лучше бы о ней, конечно, помалкивать,
— эта — крупноглазая — и — крупнобёдрая — Марьяна — была — страшна — как — правда — жизни —
но Цахилганов забывался и спрашивал снова… Нет, куда только смотрели они тогда, все трое, когда на неё напоролись! Вот, точно: у молодости глаз нет…
И кто знал, что случайная эта растрюха поднимет такой скандал, и уж не отстанет от них ни за что,
без положенного ей бракосочетанья…
— Миша, скажи: этот одеколон, которым ты обрабатываешь огромную площадь своего лица, подарила тебе — она? Перед своим отъездом?
Реаниматор озадаченно уставился в пол:
— …А как ты это узнал? — растерялся он.
— Хм. Благоразумно с её стороны. Весьма. Весьма.
Хорошее отпугивающее средство. Просто нет слов…
Обиделся Барыбин неожиданно сильно: