5/4 накануне тишины
Шрифт:
— А качество моих носок тебя не интересует, случайно?
— Да нет, — пожал плечами Цахилганов. — Я не сомневаюсь, что у тебя всё в полном соответствии!
Носки фабрики «Вымпел». Пылесос «Вихрь». И стиральная машинка «Киргизия»…
— Амикошонствуешь, значит? Ну-ну… Ладно, забудем. Сейчас Любе принесут ещё одно одеяло. Пойдём в ординаторскую, — позвал его Барыбин. — Там нам с тобой чай заварили. Лучше бы к Сашке, конечно, да водочки. Но мне ещё медперсонал дрючить. И главный, похоже, присутствовать будет. Как бы на ночь не остался. При нём — нельзя ничего.
Вот,
— Чай — так чай! — махнул рукой Цахилганов.
— Люба! Я пошёл. Я ненадолго… — по привычке сказал он.
И осёкся, оглянувшись на Барыбина. Но тот не стал напоминать, что Любовь не может слышать его. Лишь поторопил:
— Идём. Сёстры Любой займутся. Здесь уборку сделают… Но бутерброды у меня — только с дешёвой колбасой! Извини.
— С ливерной? — оживился Цахилганов, прихватывая из тумбочки пакет с едою. — Сто лет не ел ливерную!
И они оба усмехнулись, вспомнив одно и то же…
Цахилганов задержался немного, чтобы на сестринском посту оставить часть снеди — пока там никого нет. Потом он шёл по длинному переходу, по линолеуму, истёртому до дыр,
мимо старых кактусов
в социалистических рассохшихся кадушках,
— социалистические — ребристые — кактусы — были — похожи — на — зелёных — злобных — стариков — заросших — жёсткой — щетиной —
и широченная спина Барыбина, обтянутая халатом, маячила перед ним.
«А у тебя спина — белая!», захотелось крикнуть Цахилганову.
— Что? У меня спина белая? — остановившись, немного посмеялся Барыбин. — Иди. Я загляну к шахтёрам. По пути. Жди в ординаторской…
К третьему курсу Политеха Цахилганов отрастил мягкую бородку, поскольку стал почти самостоятельным человеком. Однокомнатная квартира бабушки под номером тринадцать, располагавшаяся прямо над дешёвым кафе «Колосс», пустовала при её жизни,
— кроме — тех — дней — когда — бабка — крикнув — «эксплуататоры!» — и — бросив — половую — тряпку — не — уезжала — к — себе — сидеть — там — и — дуться — пока — её — не — привезут — назад.
А после её смерти тринадцатая досталась молодому не женатому человеку целиком. Он обнаружил там огромное количество вязаных
в форме солнца
подстилок, пёстрых длинных половиков и вышитых полотенец, пахнущих старостью. Морщась, Цахилганов отнёс всё это на поляну за помойкой, ночью, и там сжёг возле мусорного бака, подкладывая под тряпьё поочерёдно:
бумажные портреты Сталина, Ленина, Долорес Ибаррури и Бенту Гонсалвиша,
грамоты за трудовые успехи женской ремонтной ударной бригады по выполнению задач второй пятилетки на железнодорожном транспорте,
шелковый оранжевый абажюр с кистями,
деревянные перьевые ручки, перепачканные чернилами и тушью,
деревянный жёлтый бюст Ежова, словно бы гепатитного,
офицерскую отцовскую форму — ещё с тремя, подполковничьими, шпалами на петлицах,
а так же деревянный частый полубеззубый гребешок,
— и — это — было — похоже — на — сожженье — языческих — идолов — и — бытовых — варварских — символов — первохристианами.
Точно так же он не стал выбрасывать в мусорный бак большое количество олеографий религиозного содержания и потёртых картонных икон, а тоже поджёг их, сложив горкой,
— что — было — похоже — на — сожженье — церковной — утвари — коммунистами.
Пока он смотрел на низкое дымное пламя, сидя в спортивном трико на траве, мимо неслышно прошла в ночи девушка с белой сумкой через плечо. Где-то в степи прошёл дождь, и в воздухе свежо и горько пахло далёкими травами.
— Я приглашаю вас к себе!.. — закричал он ей вслед, сквозь дымное пламя, уничтожающее прошлое. — На всю оставшуюся жизнь! Есть хатка, между прочим!
После уничтожения прошлого
будущее должно начаться сразу же –
чтобы человек не провалился в пустоту настоящего,
ибо самое гибельное для него —
это когда со старым уже покончено,
а новое ещё не началось –
он умирает, как правило, в промежутке между иллюзиями, не выдержав однажды затянувшейся паузы…
— Девушка, я серьёзно. Хотите, мы останемся с вами вдвоём?
— Нет! Я хотела бы, чтобы вы остались со мной — один!..
Плохо видная от костра, она смело засмеялась в свежей, полынной ночи — и исчезла в ней со своею сумкой насовсем. А юному Цахилганову, ворошащему палкой остатки костра, взгрустнулось тогда ненадолго.
В жёлтых окнах многоэтажек двигались люди, конец которых был предопределён… Живёт человек, взрослеет, старится, волнуется по поводу смены политических режимов. И вот уже нет его в окне…
А потом нарождается и живёт другой уже человек — так же, маяча в окошке. Но вот эта вечно-юная девушка с белой сумкой всегда будет проходить мимо, и таять в ночи, смеясь легко и смело,
— проходить — не — касаясь — земли — не — старясь — всегда — одна — и — та — же — далёкая —
догадался он.
Впрочем, пусть себе шагает.
А и не больно-то хотелось!..
Далёкие девушки не по его части…
А — вот — недалёкие — очень — даже — напротив!
На место самой большой картонной иконы Бога Саваофа Цахилганов поместил такой же по величине картонный прищуренный портрет Хемингуэя — с трубкой, свисающей из волос, разросшихся обильно на нижней части доброго писательского лица. А там, где остались на стенах пятна от олеографий, он развесил переснятые фотографии косматых битлов,
обнимающихся с гитарами.
Тяжёлые шкафы Цахилганов разбил, орудуя разболтанным молотком, тупым зубилом и хорошими клещами, найденными в прихожей, на полке. Он соорудил из досок открытые полки, на которых расставил книги Ремарка, Лорки, Апдайка, учебники по электронике. И зачем-то ещё всунул в общий ряд найденную за бабушкиным сундуком книгу Энгельса —
о том, как некий человеческий вид
умудрился когда-то произойти
от обезьяны,
— впрочем — кое — с — кем — это — как — видно — бывает —