8 марта, зараза!

Что не так? Откуда это дурацкое чувство, сжимающее сердце.

Роспись. Бесконечные фотосессии. Вереница лиц незнакомых мне людей. Наш танец, в котором муж — теперь уже муж — буквально несёт меня над поляной, где проходит роспись.

Гектор классно танцует. Впрочем, он всё делает классно.

У него сегодня мятный галстук. Он улыбается и смотрит только на меня…

Всё хорошо. Разве не этого ты хотела, Алла?

Ты же сама клялась ему в любви прошлой ночью.

Что с тобой?

Уже вечереет. Сад озаряется иллюминацией. Настоящая сказка.

Гектор привлекает меня за талию к себе и нежно целует в волосы.

— Тебе нравится, любимая? — спрашивает, кутая в бархат низкого голоса.

— Очень, — искренне отвечаю я. Сейчас, когда гости устремляются к сцене, где появляется известная в крае поп-группа, меня почти отпускает. Будто в целом мире только мы вдвоём.

Гектор обнимает меня со спины, скрещивает руки на животе, я накрываю их своими ладонями и откидываюсь ему на грудь.

— Так ты будешь со мной в болезни и здравии, богатстве и бедности, пока смерть не разлучит нас? — шепчет он, и в голосе звучат такие непривычные шаловливые нотки.

— Не надейся, что разлучит, — притворно угрожаю я. — Я и после смерти буду тебя доставать.

Он тихо смеётся, и я ловлю себя на том, что впервые слышу его смех. Такой тёплый, что в него хочется закутаться.

И в этот момент у Гектора звонит телефон.

Он бегло целует меня в висок и отстраняется, выпуская из таких надёжных и нужных мне объятий.

Смотрит на экран, тихо чертыхается и говорит мне:

— Прости, сладкая, я должен ответь. Иди в спальню. Жди.

Я отворачиваюсь, чтобы спрятать слёзы. Что — ЧТО? — может быть важнее нашей свадьбы?

Но муж уходит к своим ненавистным мне делам.

Бреду в дом в полном раздрае. К счастью, никто не попадается из гостей. А особенно — знакомых. Никого не хочу сейчас видеть. Разве что маму.

Захожу к ней в комнату — и столбенею.

Вера спит в кресле, запрокинув голову и храпя так, что дрожит люстра. У ног её валяется пустая бутылка коньяку.

Мама же сидит на полу, опираясь на руки, и горько плачет.

Кидаюсь к ней:

— Мамочка, что случилось?

— Прости меня, доченька, прости… прости… — она икает и захлёбывается рыданиями. Мне неприятны эти пьяные слёзы. Я кое-как дотаскиваю её до кровати, укладываю, как есть, в платье и с причёской, накрываю одеялом.

Да уж, свадьба определённо удалась.

Ухожу в спальню, начинаю медленно вытягивать шпильки из причёски, только сейчас понимая, как дико устала.

Дверь открывается так, что едва ли не слетает с петель. Влетает Гектор, но мне кажется — демон: взъерошенный, взвинченный и страшно злой.

Прежде чем я успеваю что-то сказать — хватает меня, швыряет на кровать и начинает грубо сдирать платье…

2(21)

— Гектор! Остановись! Прошу! — умоляю я, пытаясь вырываться, освободиться, но силы слишком неравны.

— Замолчи! — грозно рявкает на меня. — Не до твоих истерик!

Переворачивает меня на живот, тянет вверх за бёдра, вскидывает юбки. Они окружают меня белой пеной. У меня платье узкое до колен, а ниже — расходящееся фалдами. Гектор разрывает его по шву. Трещит дорогая ткань, разлетается бисер и жемчуг.

— Прошу… любимый… — скулю я, пытаясь воззвать к его человечности. Но, видимо, её лимит на всего закончен.

Муж грубо берёт меня за волосы и выгибает мне шею, рыча в ухо:

— Мне на хрен не нужны твои признания. Я просто хочу тебя трахнуть. Отодрать, как последнюю суку.

Вою:

— За что? У нас же брачная ночь!

Моё сознание сходит с ума. Я не верю в происходящее. Мне кажется, это глупая игра, она сейчас прекратится, и Гектор снова станет таким, каким я знаю его в спальне — страстным, неистовым, моим… Будет шептать нежности и ласковые пошлости, от которых я млею и теку…

Сейчас я сухая. Мне страшно.

А он…

— Заткнись! — чувствительно встряхивает меня, засовывает руку под юбку, срывает мои трусики и заталкивает их мне в рот.

Остаётся лишь округлять глаза, недоумевая, мотать головой, пытаясь избавиться от кляпа и жалобно мычать.

На миг наши взгляды пересекаются — мой, размазанный слезами, и его — злой, стеклянный, неживой. Его действительно будто выключили.

Он заламывает мне руки назад и жёстко скручивает их ремнём. Сдёргивает остатки юбки и вламывается в меня. Сразу на всю свою длину.

Меня пронзает дикая острая боль. Слёзы плещут из глаз. Я скулю в кляп.

Гектор трахает меня, дерёт в буквальном смысле, потому что берёт на сухую. В таком темпе, что у меня перехватывает дыхание и сердце заходится в груди…

Напор такой, что, кажется, сейчас протаранит меня насквозь. От каждого удара внутри скручивает болезненный спазм. И, усиливая мои муки, хватает за волосы, выгибая дугой.

Вою ранено и тонко, вцепливаясь зубами в ажурную вещицу.

Тугой корсет впивается в ребра.

Хочу лишь одного — чтобы он побыстрее кончил и оставил меня.

Мне больно…

Просто раздирает изнутри.

Будто бур выставили и крутят…

Я бы орала тонко и надсадно, но тряпка во рту глушит звуки…

Когда он начинает бурно кончать в меня, я отключаюсь…

Прихожу в себя медленно…

Мне кажется, болит всё тело, словно меня пропустили через мясорубку. На руках и бёдрах синяки. На рёбрах, наверное, тоже — корсет надавил. Вся зарёванная, в разодранном платье…

Между ног — пылающий ад. Сворачиваюсь клубочком, тихо и горько всхлипываю.

За что? Что я такого ему сделала?

Чувствую себя выпростанной рыбёшкой. Резиновой куклой, которой попользовались и отбросили.

Грязной. Гадкой. Мерзкой.

Больше всего сейчас мне хочется убить себя. Удавиться. Вскрыть себе вены.

У меня нет сил даже ненавидеть.

Просто мёртво внутри.

Пусто. Воет.

Добился, заморозил.

Теперь я его, урода, на пушечный выстрел к себе не подпущу.