A and B, или Как приручить Мародеров

Блэк молчал и как-то странно смотрел на Беату. У него были спокойные-спокойные глаза, мучительно темные, глубокие, отрешенные.

— Зачем тебе быть там? — наконец спросил он. Абсолютно безучастно, словно спрашивал, какой кофе она хочет на завтрак.

— Я уговорила этих людей, Блэк, повела их за собой. Подала им пример. Что случится, если я откажусь из-за какой-то вшивой трусости? Или из-за сомнительного желания не волновать тебя? Ты бы поступил так же на моем месте.

— Почему я не могу пойти с тобой? — бесстрастно спросил Блэк. Казалось, между миром и Блэком откуда-то сверху рухнула массивная стена, напрочь отгородив его от общества живых людей. Беате не особо нравилось это его новое состояние, но и выбора она не видела.

— Потому что ты не обучен бороться с оборотнями, а нас этому учили в большей или меньшей степени. У нас есть преимущества над ними. В конце концов, я же рассказывала тебе ту историю: из-за нас оборотни появились, нам с ними и воевать. — Беата помолчала, но так и не дождавшись ответа, добавила, почти оправдываясь: -Там будут и мракоборцы тоже, Блэк и… и я не знаю, что еще сказать.

Сириус продолжал молчать, глядя куда-то сквозь Беату, потом вздохнул, осторожно отстранил ее руку от себя и ровно промолвил:

— Постарайся вернуться. — После чего вышел неспешным шагом из слизеринских гостиных, оставив Спринклс в полном недоумении и с легким чувством досады.

Просто вышел.

Молча, черт его побери!

А если она там сдохнет?

— Блэки, — пробормотала Беата. — На кой черт я связалась с этой долбанутой семейкой?

***

Подвалы Хогвартса, полнолуние

— Тебе не кажется, что близкое соседство с оборотнем губительно для здоровья? — слабо прошептал Ремус, прикованный к серой холодной стене.

У Ремуса от этого холода болели кости и сводило мышцы, но он держался, как мог. Знал, что скоро боль затопит его гигантской волной и уж на что-что, а на замерзшие мышцы он жаловаться не будет.

— А тебе не кажется, что ты слишком много шутишь? — также тихо спросила Эмили.

Когтевранка сидела рядом на хлипком стульчике, принесенном откуда-то из заваленных хламом нижних комнат. По настоянию Дамблдора, Помфри и мракоборцев, Ремуса заперли в одном из подвальных помещений Хогвартса, находившихся ниже даже слизеринских гостиных. Здесь было сыро и донельзя тоскливо, свет факелов рвано освещал каменный пол, рисуя на нем своеобразные желтоватые узоры, но уюта не приносил. Паркер казалось, что она пришла навестить особо опасного заключенного. Впрочем, примерно так оно и было.

— Почему не Визжащая Хижина? — спросил Ремус. Он выглядел еще более уставшим и изможденным, чем этим утром — предчувствовал свое второе за пару суток превращение. Толстые заколдованные цепи крепко держали его прикованным к стене и холодили обнаженные руки и грудь. Простецкие штаны были единственной одеждой Люпина. «Все равно порвутся», — сказал он.

— Эмили, почему не Хижина? — повторил он вопрос, с трудом концентрируя взгляд на закусившей губу девушке.

— Там… ученики, Ремус, — вяло и неубедительно ответила она, отворачиваясь, а он ничего не мог сделать, чтобы заглянуть ей в глаза, обнять, успокоить.

— Там и раньше были ученики. А сейчас я в замке, в самом его сердце. Что будет, если я вырвусь?..

— Все будет хорошо, Ремус, — тихо, куда-то в сторону сказала Эмили, болезненно сжимая собственное запястье правой рукой.

— Эмили, что…

— Все будет хорошо, — с нажимом произнесла она и взглянула на Ремуса сверху вниз.

У нее был странный ожесточенный взгляд. Словно она сама не верила в то, что говорила, но отчаянно цеплялась за иллюзорную надежду.

— Ты же понимаешь, что через час тебе придется выйти, да? — мягко спросил Люпин. — Тебе нельзя здесь быть. Тебе нужно будет запереть дверь с той стороны, наложить чары и уйти, чтобы не… не слышать.

Эмили продолжала смотреть на Ремуса, молча и как-то дико.

— Ты узнал меня, — вдруг сказала она чужим голосом.

— Что? — опешил Ремус.

— Ты. Узнал. Меня. — Она помолчала и вздохнула. — Тогда, на карьерном смотре, когда кто-то все-таки обратил тебя. Ты был в развалинах, увидел нас с Эдгаром, бросился вперед, а затем убежал. Потому что узнал. Я видела это по твоим глазам, понимаешь?

— Не очень, — честно ответил Ремус.

— Не глупи, Люпин, — тихо сказала Эмили, поднимаясь и опасно медленно приближаясь к парню. Она вдавила свои маленькие ледяные ладошки ему в грудь, продолжая смотреть со смесью недоверия и надежды. А Ремус едва сдержал порывистый выдох, почувствовав этот резкий контраст между холодом ее рук и жаром в собственном теле. — Ты смог узнать меня, смог контролировать себя хотя бы секунду. Значит, шанс есть?..

— Какой шанс, Эмили? О чем ты? Это было… была просто случайность. Ты не можешь, не должна здесь оставаться! — почти воскликнул он, догадавшись наконец, к чему ведет Эмили.

— Но я могу, я…

— Даже не думай, — быстро и зло заговорил Ремус. — Даже не допускай такой мысли! Пожалуйста. Я же с ума сойду, если что-то, если ты… — Люпин помотал головой, и цепи, стягивающие его, гулко загремели, царапаясь друг о друга и о стену.

— Хорошо-хорошо, — вздохнула Эмили и отступила на шаг, глядя куда-то в пол. Она постояла так какое-то время, странно заломив руки и завесившись пологом темных волосы, как шторой, и наконец сказала: — Ты не должен забывать меня, Люпин. Постарайся не забыть, пусть это будет твоим якорем на время превращения, хорошо?

Эмили говорила со странным отчаянием, так, будто почти прощалась с Ремусом, и тревога мелкими шажочками заполняла его сердце все больше и больше. Что-то было не так.

— Скажи мне, — попросил он, — ска…

Эмили неожиданно шагнула вперед, вновь прижимаясь ладонями к груди Ремуса, и поцеловала его сильно, почти властно, закусывая его губы до крови. Такой жаждущий, голодный поцелуй… зверь внутри Ремуса заворчал, разбуженный сладким соленым привкусом. Люпин попытался отшатнуться, но позади него была стена, а Паркер славилась тем, что всегда получала то, что хотела.

Ее руки давным-давно должны были нагреться, но они все еще оставалась леденяще холодными и безжизненными. Люпин чувствовал, как ладони Эмили скользят по его груди, то проходясь по ключицам, то захватывая шею, то сжимая его под ребрами. Зверь внутри ворчал сильнее, желая вырваться навстречу, желая обладать, повелевать, подчинять… и Люпину стоило огромных усилий, чтобы не зарычать прямо сейчас. Он чувствовал, как его тело снова подводит его, как оно подается навстречу рукам Эмили, пытаясь вырваться из цепей, как тяжелая горячая кровь стучит в висках, требуя еще, еще и еще…

А потом в сознании что-то лопнуло — вот он сопротивляется нарастающему желанию, он борется с собой… и не выдерживает. Его душа словно взлетает вверх, обретая свободу, теряясь и забывая все так тщательно выстроенные ограничения, переходит грань и больше не желает возвращаться назад. Люпин тяжело рычит, и Эмили, словно она ждала именно этого, прижимается к нему еще сильнее, ближе, крепче. Он чувствует ее нежное хрупкое тело, стремительно теплеющую кожу, цепкие ручки, которые пробираются туда, где им быть совсем не положено. Он чувствует, как ее волосы, пахнущие в его сейчас извращенном сознании жасмином и снегом, щекочут его плечи. Чувствует, как сжимаются кулаки, и цепи натягиваются на его руках, готовые вырваться из бездушного каменного плена стен. Чувствует… и внезапно ощущение пропадает, обрываясь резко и безжалостно. Исчезает тепло, чужие руки, болезненно сладкое ощущение собственного бессилия, уже вот-вот готовое смениться чувством безграничной власти.