A and B, или Как приручить Мародеров

— Ну кто-то же ей владеет!

— Когда ты спуталась с Малфоем, — Ева присела на кровать, изящно перекидывая одну ногу через другую; оголившиеся почти до самого начала бедра ее совершенно не смущали. — Я подумала, что ты наберешься от него ума.

— Ты ошиблась. У Малфоя нечему набираться. — Беата помолчала, ежась под ироничным взглядом сводной сестры. — Расскажи, как все было? Вы отстояли границу?

— Я бы не сказала, что… — Ева пыталась подобрать слово. — Не сказала бы, что они особенно старались. Они словно пробовали нас на прочность. Я уверена, что если бы ваши Пожиратели — что за дурацкое название? — вступили в прямое взаимодействие, нам бы пришлось хуже. Но они просто прощупывали силы. Пустили в ход новообращенных, это чувствовалось. Кровожадных, яростных, но неопытных и глупых.

— А если бы… если бы они подготовились серьезно?

— Я не поставила бы на победу Дамблдора, — просто сказала Ева.

— Но мы будем здесь. Не дадим и прорваться, — буркнул Медведь. — Уж не сомневайся.

Ева хмыкнула, явно не разделяя альтруизм брата.

— Не смотри так язвительно, Эва, — недовольно сказал он и посмотрел на девушку, словно пытался продавить ее защиту взглядом. — И прикройся.

Ева только фыркнула и упрямо скрестила на груди руки.

— Мне не понравилось, как ты вела себя… там. — Медведь сам смутился от собственной прямоты.

Он знал, что контролировать Лису не представляется возможным, и научился прятать ревность внутри своей большой сильной души, но иногда… иногда он обижался.

— Теперь вы можете пожениться, — не удержалась Беата от подколки. — Когда Гвен не стоит над вашей душой и не читает нотации про запретные отношения инцеста.

Лисица гневно взглянула на Беату, сжала губы в тончайшую полоску и, рывком поднявшись, вышла за дверь. Ее — Еву Кавендиш! — обвиняли в наличии столь сильной привязанности?

Это у них с Беатой было общим. Они считали чувства слабостью, пусть и молчаливо одобряли их наличие в других. В других, но не в себе.

Медведь недоуменно пожал плечами, как всегда не особенно уловив цель очередного пассажа Евы.

— Не сердись на Эву, — сказал он и простовато улыбнулся. Его темные глаза потеплели, черты лица поплыли, словно камень дрогнул и начал оживать против всех законов природы. — Она вспыльчивая, ты же знаешь. Как ты.

Беата покачала головой и поднялась с кровати, с хрустом разминая руки.

— Что собираешься делать? — с интересом спросил Медведь.

— Делать? — Беата изогнула бровь. — Пожалуй, теперь мне нужно каким-то чертовым образом выползти из Башни Когтеврана и сгонять в Больничное крыло, к Паркер.

— Тебе нельзя выходить, — с ноткой удивления сказал Медведь, и Спринклс не смогла сдержать смешка. Ее брат был слишком прямым, слишком честным и слишком послушным.

Как он смог сохранить эти качества в такой-то семейке?

— А я и не собираюсь, — фыркнула Беата, подходя к стене с многозначительным видом. — Я просто буду долбать эту чертову стену, пока она не начнет разваливаться. Головой, если придется. Интересно, как долго эти очкастые когтевранские устрицы будут способны терпеть локальный апокалипсис в своем гнездышке? И как быстро они попросят переселить меня в другое место?

Скрипнула дверь — в проеме, прислонившись к косяку, стояла усмехающася Ева. Она с интересом ожидала последующих действий сестры.

Ведь женщины семьи Кавендиш всегда получали то, что хотели. Даже ценой собственной жизни.

***

Больничное Крыло, полдень

Когда ты один из А&В, нужно успевать очень многое, при этом двигаясь в самых различных направлениях — это что-то среднее между совмещением работы шпиона и журналиста.

Выведать все самые грязные подробности, вычленить из них наиболее вкусные и представить это нужным образом общественности, а после — незаметно уйти, мастерски заметая за собой следы. А если вокруг ничего не происходит и невозможно выцепить ни одного, мало-мальски привлекательного слуха, нужно создавать их самому. Сложнее, зато увлекательнее.

С тех пор, как Нарцисса частично вышла из игры, действовать стало гораздо труднее. Не говоря уже о развернувшейся войне, оборотнях, Пожирателях и слетевших с катушек слизеринцев. Приходилось пользоваться крайне нечестными, но проверенными способами.

Например, с помощью усовершенствованной амортенции, коей A&B споили весь слизеринский стол в прошлом году, можно было добиться преинтереснейших результатов. Использование такой штуки на уже влюбленных не представляло никакой опасности для их психики, зелье просто усиливало… некоторые желания.

И уж совсем никакой сложности не представляло подлить немного зелья в лекарство одному из прямых участников события. В конце концов, Ремусу Люпину давно пора было узнать, как это нехорошо — шантажировать своих исключительно честных и благородных соперников.

— Эмили, я… — Ремус вздохнул и уставился в окно. Он чувствовал в себе потребность извиниться, но не знал, с чего начать. Джеймс, Лили и Питер тактично удалились, почувствовав, что ребятам есть, что сказать друг другу, но разговор не клеился.

— Балбес.

— Что?

— «Эмили, я балбес». Помогаю тебе завершить фразу, раз уж ты забыл слово.

— И почему это я балбес? — возмутился Люпин.

— Потому что наивный добрый балбес. Беспокоишься по пустякам.

— Обращение мною Малфоя в… в ликантропа — это не пустяк.

— Ну это как посмотреть.

— Порой меня пугает твое равнодушие к подобным вещам.

— Точно. Ведь было бы куда лучше, если бы я волновалась за слизеринскую пиявку, правда?

— Ну… — Ремус задумался. — Нет, не было бы. Но ты передергиваешь.

Они замолчали, глядя в окно и пытаясь придумать новую тему для беседы. Мысли сумбурно толкались в голове, и ничего путного не получалось.

— Здесь никого нет, — вдруг уверенным тихим голос сказал Люпин и сам поразился собственной… смелости? И заодно мысли, которая так не к месту пришла в его голову, требуя того, чтобы ее немедленно озвучили.

— Что? — Эмили удивленно взглянула на оборотня.

— Только ты. Я. И все, — Ремуса наполняла какая-то дикая, никогда не свойственная ему настойчивость. — То, что ты начала тогда в камере… ты можешь сейчас это закончить.

В отличие от Люпина, у Эмили с мозгами явно все было в порядке. Она сглотнула и, схватив с тумбочки стакан с водой, залпом отпила из него. Привкус у воды был незнакомый, и Паркер списала это на лекарства.

В воздухе как-то неожиданно запахло хвоей, книгами и кофе.

Наверное, если бы ее мозг не подвергся сейчас действию улучшенной концентрированной амортенции, она бы сразу сообразила, чем именно опоила саму себя, но мысли, тяжелые и неповоротливые, ворочались в голове, как разбухшие бобы, медленно, но верно выстраиваясь в одном конкретном направлении.