"А се грехи злые, смертные..": любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России (X - первая половина XIX в.).

Душа самовлюбленного эгоиста, не нашедшего достойного пути к самоактуализации, была тогда лишена способности к действительному сопереживанию, осознанию сокрушительной вины перед искренне любившими его женщинами — Анетой, Лизой, Сашей, да и другими. Поведение Алексея, вначале увлекшего юную барышню, затем бросившего ее, а спустя два года, «встречая на каждом шагу неудачи» со столичными красавицами, не оказавшими ему должного внимания, вновь вернувшегося (в 1828 — 1829 гг.) к объекту своих любовных опытов, современному читателю кажется не столько даже безнравственным, сколько пошлым.

Но как к такой «модели поведения» относились современники

Алексея? За исключением одного шутливого признания А. С. Пушкина о его «моральном облике» (к чему мы еще вернемся ниже)⁶⁷, мы не имеем возможности прямо судить об этом. Хотел ли Алексей, подобно своему старшему современнику Федору Толстому-Американцу, известному своими буйствами и скандальными связями, выглядеть «на свете нравственном загадкой»?⁶⁸ Был ли в этих и других интимных связях А. Н. Вульфа некий порыв к вольности, проявление свободолюбия как элемента гедонизма? «Дневники» не дают возможности найти в биографии псковского и тверского помещика, мечтающего о жизни и должности в столице, никаких оснований для этого. Все сомнения, рефлексии, претенциозные рассуждения этого в целом неглупого и буквально энциклопедически образованного человека были связаны с попытками самоутвердиться, компенсировать необязательными и многочисленными связями собственную нереализованносгь, невостребованносгь образованности и талантов. Избранный А. Н. Вульфом путь — по телам и душам своих возлюбленных — не казался безнравственным ни ему самому, ни его приятелям. Все они, если воспользоваться оценкой современников князем С. Г. Волконским, имели так же, как он, «весьма ложные понятия о чести» и отличались «разгульной жизнью», «порочным» молодечеством, «беззазорным блядовством»⁶⁹.

Удивляет и несколько смущает в этих связях А. Н. Вульфа то, что большинство его избранниц — его пусть дальние, но родственницы. Вероятно, однако, что для современников Алексея подобный выбор «предметов» страстных желаний странным тоже не казался. Говоря современным языком, брачный, а равно и партнерский рынок были для Алексея необычайно сужены: «в глуши забытого селенья» объектом внимания и ухаживаний, как правило, становились родственницы, и никто не видел в этом нарушения каких-то неписаных табу. В документах личного происхождения дворян ХУШ — XIX вв. часто встречаются упоминания о браках двоюродных родственников, а также о любовных связях между ними, например, между дядей и племянницей⁷⁰. Таким образом, девиантный (особенно с религиозной точки зрения)⁷¹ поступок постепенно превращался в допустимый и достаточно часто встречавшийся⁷².

Однако, когда речь заходила о взаимоотношениях с мужчинами его родных сестер и матери, сам Алексей применял — вполне осознанно — двойной стандарт: «...оттого пострадает доброе имя и сестры, и матери, а сестре и других ради причин это вредно...»⁷³ Сам же он вовсю упражнялся в «науке страсти неясной» — пользуясь его лексикой, «живым языком сладострастных осязании»⁷⁴, — со своими родственницами. И в то же вр^мя с легкостью необыкновенной делился своими ощущениями и переживаниями и в дневниковых записях, и устно. А. П. Керн была посвящена во многие подробности любовных увлеч^ши Алексея (и сама рассказывала ему многое...), и в то же вр?^мя знание этих подробностей не только не мешало их взаимным наслаждениям, но, вероятно, усиливало их. В отношеЯ*^ях А. П. Керн и А. Н. Вульфа — в том числе далеко не платонических — царила какая-то родственность, домашность. В них ф°~ глядывала не безнравственность, не пресыщенность, но ио^п^°~ чительная крепость родственно-бытовых и семейных связей.^тех самых, что пронизывали даже толщу политических орган*^за_ ций (в том числе, как известно, декабристских)⁷⁵. На эти св^и, вольно или неумышленно, рассчитывал, и, как видно из тех же «Дневников», отнюдь не без оснований, А. Н. Вульф.

А по службе его из месяца в месяц продолжали «выдержи* вать», приучая не только к молчалинской «умеренности и аккуратности», но также к скромности и терпению. До мелкогс^чи_ новника никому не было дела. Алексей был вынужден мнительно ждать, ждать вскоре после разгульной студенческой жизни, ждать в таком возрасте, который к ожиданию не располагал. Чтобы подучить средства для дальнейшего существ*^)Ва_ ния — не только своего, но и всей семьи, — он сумел дать вз^гку чиновнику, получая ссуду в Опекунском совете («...отдав -^>МУ под видом записки 200 р.»). «Весы правосудия у нас столь *ер-ны, — иронизировал Алексей в дневнике, — что малейший лоскуток бумажки дает перевес!..»⁷⁶ Не нищенское безденежье но ощущение того, что средств недостаточно именно для пол*^че~ ния достойного места и чина, тревожило и мучило его: «Я не й^^ел возможности сам пробить себе дорогу, потому что не услел столько денег...»⁷⁷

Между тем бытовое поведение, образ и «модель жизни» лво-рянина в рассматриваемое время подразумевали постоянную возможность выбора, причем выбора сознательного — свободно^– го проявления воли. У А. Н. Вульфа вся жизнь мыслилась <ак набор альтернативных возможностей: один раз он уже еде^vaA выбор, предпочтя (вероятно, под влиянием матери и сес^р) жизнь в столице жизни в псковском поместье, второй ^^аз А. Н. Вульфу пришлось принимать решение, выбирая ме*ДУ военной службой и статской. «...Твердят, что молодой челс*ек непременно должен служить», — жаловался сам себе в дневЯ*¹^ Алексей⁷⁸. Уповая на свой университетский диплом и предпс^<ггя поначалу статскую службу, Алексей ограничил свои возможности ощутимым пределом. Стать дипломатом он не мог: для этого нужны были связи; поступить на службу в более престижный, как бы мы сказали, департамент — тоже. Быстрое продвижение по лестнице чинов было затруднено: государь настойчиво стремился изгнать Случай, ввести регулярность и постепенность. Современники Алексея Вульфа, происходившие из разночинцев, здоровьем расплачивались за право приобрести в будущем сословные преимущества. Но Вульф, потомственный дворянин и помещик, их имел. При этом он желал преуспеть в жизни — ждал «необычайно счастливого оборота судьбы»⁷⁹, желая ни больше ни меньше как «чем-нибудь быть полезным себе и человечеству!»⁸⁰. Форма же приложения сил была для него не важна: он был готов служить и шпагой и пером (то есть как чиновник). Главное — дать скачок по службе.

Меж тем Алексея Вульфа — как и всякого молодого человека — влекли «удовольствия светской жизни»: «приятное общество», «расширение знаний», «непринужденность и большая свобода поступков» виделись ему «выгодами здешней (то есть столичной. — Н. П.у С. Э.) жизни». Однако Алексей — он все время колебался! — старался сам себя уверить, что все эти удовольствия и выгоды есть не более чем «женообразная склонность к неге и наслаждениям». Себе же он желал «прочной славы и достижения какой-нибудь достойной цели», к коим относил успех по службе — не важно, статской ли, военной. Он был готов «пожертвовать всем ради одной возможности достигнуть всего (выделено Вульфом. — Н. П., С. *9.)»⁸¹.

Однако «от службы министерской рассудительно ничего не мог я ожидать», — признавался сам себе А. Н. Вульф, поскольку он оставался «без знакомств и без протекции» родственников. Настал момент, когда — ослепленный одной мыслью: «Служить!» — он решился просить о протекции... свою кузину (и сердечную избранницу) генеральшу Анну Петровну Керн. Любопытно, что этого факта он поначалу в дневнике не записал, а лишь много лет спустя, выйдя в отставку, признался сам себе: «Ради прекрасных уст Анны Петровны генерал Свечин — ее постоянный обожатель — выхлопотал, что меня в несколько дней приняли в службу»⁸². Таким образом, благодаря крепости семейно-родственных отношений, скрепленных чувственной и дружеской привязанностью, в начале 1829 г. А. Н. Вульфа зачислили унтер-офицером в армейский гусарский полк?³.

Индивидуальная активность молодого честолюбца подчинилась традициям предшествующих десятилетий. Участие в боевых действиях открывало, как ему представлялось, значительную свободу для личной инициативы. Идеей служебного признания и славы А. Н. Вульф — несмотря на все успехи на любовном поприще — бредил с юности («страдал жаждою блистательной воинской славы»). Стоит сказать, что на четверть века ранее старший современник А. Н. Вульфа, в будущем — бравый майор, а в юные годы учащийся Кадетского корпуса С. Н. Глинка, мечтал как раз об обратном: «...ни о славе, ни о богатстве, ни о почестях, а мечтал... о жизни семейной в каком-нибудь сельском приюте, удаленном от шума и тяжелых условий света. Мечтал о подруге...»⁸⁴ А. Н. Вульф же, ориентируясь на образцы стремительно сделавших военные карьеры участников военных кампаний 1812 — 1815 гг., «решился отречься от удовольствий общественной жизни». На страницах «Дневников» он откровенничал: «Я уже мечтал себя видеть счастливым победителем, украшенным наградами, заслуженными лично...»

Но не прошло и нескольких месяцев, как, хлебнув сполна тягот бивуачной жизни («...в мазанке, с полдесятком гусар, делающих ночью воздух нестерпимым»)⁸⁵, изнеженный щеголь — «санкт-петербургский Вальмон» (как звал его А. С. Пушкин)⁸⁶ — понял, что «от службы» ему «никакой выгоды нет». Алексей писал в те дни: «Чем больше думаю — тем яснее мне видно, что службу царскую, по всем причинам, мне должно как можно скорее оставить»⁸⁷. Продолжение службы он начал считать «убиванием времени», «старением сердцем и телом без пользы для дела»⁸⁸ и все более часто подумывал об отставке, хотя по привычке переживал: «Не знаю, как матери покажется», «...если мне удастся убедить мать...». Заметим, что великовозрастному сыну П. А. Осиповой в то время было под тридцать⁸⁹. Он заставлял себя не вспоминать о прежнем образе жизни, но иной раз с удивлением и тревогой констатировал: «Я и телом и душою отвык от женщин... Жизнь моя теперь очень пуста, скучна и однообразна...»⁹⁰ (при этом молоденькая хозяйка трактира, за которой Алексей тогда приволокнулся, познакомив с «техническими терминами любви» и вообще, пользуясь его же лексикой, «просветив» на этот счет, к Женщинам им не относилась)⁹¹.

В 1833 г. он наконец, «после долгой нерешимости и внутреннего борения», подал прошение об отставке, дослужившись всего лишь до чина поручика. (Лишь при отставке он был пожалован штаб-ротмистром.) В этом возрасте (Алексею исполнилось к тому времени 27 лет) люди предшествующего поколения уже нередко были полковниками⁹². «Дневники» А. Н. Вульфа того времени наполнены тоской и недовольством: «так ли должно жить? лень, подкрепляемая неприятностями... берет свое»; «та же скука, разведенная нуждою...»⁹³. То есть, едва попробовав достигнуть жизненного успеха на военном поприще и потерпев фиаско, Алексей вновь вернулся в позу разочарованности и пресыщенности. «Преждевременная стфость души» (слова А. С. Пушкина о герое «Кавказского пленника») А. Н. Вульфа была порождена самоощущением бесполезности жизни, если этой жизни не сопутствовала удача в делах карьеры. Отставной штаб-ротмистр вновь ощутил себя сделавшим сознательный выбор: «каждая перемена моего образа жлзни была добровольная, своевременная, в которой я доселе еие не раскаивался»⁹⁴.