"А се грехи злые, смертные..": любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России (X - первая половина XIX в.).

После обучения в Горном кадетском корпусе Алексей, по воспоминаниям родственницы, был «записан пажом», но «мать пожелала и осуществила свое желание, отдав сына в Дерптский университет»⁷. Поступок П. А. Осиповой не вполне вписывался в привычную систему ценностей: даже в Московский университет детей тогда отдавали крайне редко, Дерпт же был практически заграницей. «Самое слово студент звучало чем-то не дворянским!.. — вспоминал позже современник А. Н. Вульфа, известный поэт и мемуарист М. А. Дмитриев. — ...Одни из дворян были не в состоянии отправлять детей в Москву (учиться в университете. — Н. П.у С. Э.); другие пугались премудрости и такому множеству наук, не почитая их для одной головы возможными...»⁸ В 1822 г. А. Н. Вульф был принят на физико-математический факультет этого университета⁹, быстро воспринял новые либеральные идеи и вступил в студенческий «Союз во имя Бога, чести, свободы и отчизны». В 1826 г., приехав в село Тригорское к матери на каникулы и просибаритствовав там не менее года, он был буквально вытолкнут ею в Петербург: искать место.

С тех пор Алексей и начал вести дневник. Дошедшие ныне до нас дневниковые записи А. Н. Вульфа начинаются ранней осенью 1827 г., когда он жил в Тригорском, и заканчиваются в 1842 г. По предположению литературоведов, к ведёнию дневника А. Н. Вульфа побудил А. С. Пушкин¹⁰, с которым он в 1826 — 1827 гг. часто, по-соседски, встречался, а впоследствии довольно близко приятельствовал. Ставшие своеобразным памятником общественной мысли 30-х годов XIX в. «Дневники» А. Н. Вульфа 1827 — 1833 гг. дошли до читателя благодаря пушкинистам. Первый раз их опубликовал в 1899 г. Л. Н. Майков, однако сделал это в выдержках, с большими купюрами, которые «были отобраны рукой, чересчур скромной и целомудренной, уничтожившей весь вульфовский букет и сумевшей из этого букета сохранить лишь опресненные запахи»¹¹. Осудив подобную «немудрую кастрацию» текста, известный литературовед начала XX в. П. Е. Щеголев опубликовал «Дневники» в сравнительно полном виде в 1929 г., однако и он опускал (правда, с указанием количества слов) самые откровенные описания. К сожалению, до сей поры так и не ясно, где же находится оригинал «Дневников» А. Н. Вульфа, в каком архиве он отложился: в Пушкинском доме хранится лишь копия тетрадей, с которых печатался первый вариант «Дневников»¹².

Сам автор не предназначал для печати свои дневниковые записи. Об этом говорит в немалой степени их исключительно откровенное содержание, большую часть которого составляют описания интимных переживаний А. Н. Вульфа, его любовных похождений, отношений с женщинами. В то же время в «Дневниках» сохранилось немало интересных и тонких суждений исторического, политического, литературного, этического и житейского характера, высказанных этим незаурядным молодым человеком¹³. Для характеристики бытового поведения и частной жизни столичного дворянина первой трети XIX в. «Дневники» А. Н. Вульфа просто незаменимы.

Читая дневниковые записи Вульфа, трудно не задаться вопросом о том, как сочетались в представлениях человека, начинающего самостоятельную жизнь, личные и карьерные заботы; какое место занимали в его душе идеи личной свободы и честолюбивые замыслы, как соотносились в его понимании преуспеяние и счастье. Далеко не все из вышеперечисленных вопросов задавал себе сам А. Н. Вульф. Однако оставленные им «Дневники» позволяют современному исследователю поразмышлять о том, насколько важную (или, напротив, незначительную) роль играли в частных переживаниях мыслящих и образованных людей пушкинскои эпохи идеи, весьма далекие от политики, — о духовной и физической близости с женщинами, о мужском тщеславии, о чести и порядочности, о роли любовных связей в достижении карьерных целей и их нравственной допустимости. Поскольку «Дневники» А. Н. Вульфа создавались в эпоху, когда родственные связи и отношения были развиты исключительно сильно и зачастую определяли весь жизненный путь человека, этот источник личного происхождения дает материал для характеристики частных, индивидуальных переживаний, интенций и размышлений человека, связанных с его семьей, с родственниками. Поэтому «Дневники» позволяют задуматься о соотношении и весомости связей любовных и родственных, о месте флирта в личной жизни дворянина, о ценностности частной жизни (и об осознанности этой ценности) для россиянина начала прошлого века — представителя привилегированной части общества.

«Дневники» А. Н. Вульфа начинаются 16-м сентября 1827 г. — днем, когда его автор, 22-летний провинциал, полный надежд и тщеславных амбиций, уехал из Дерпта в псковское село Три-торское, чтобы позднее, видимо — по зимней дороге, отправиться покорять Северную Пальмиру. После спокойного и размеренного провинциального уклада, после тихих радостей жизни в имении, в окружении родни, дальней и близкой (которой и посвящены первые страницы «Дневников»), Алексей оказался в холодной и неприступной столице. Буквально сразу по приезде выяснилось, что одного университетского диплома, полученного А. Н. Вульфом в Дерпте, для определения на службу мало. Вступление «на опасную стезю честолюбия»¹⁴, как называл А. Н. Вульф службу в одном из своих писем, требовало связей, а для приобретения последних, по словам современника Алексея, Ф. И. Тютчева, — необходимо было не менее двух лет.

Между тем автор «Дневников», подобно пушкинскому Онегину, принадлежал к той породе людей, которые «и жить торопятся, и чувствовать спешат». «Возвышеннейшие чувства», к которым А. Н. Вульф относил «желание прочной славы и достижения какой-нибудь достойной цели»¹⁵, требовали — по понятиям того времени — скорейшего получения чина: военного или на худой конец гражданского¹⁶. «Право, было бы жаль, если бы его стройного стана никогда не стягивал военный мундир и если бы он, вместо того, чтобы рисоваться на коне, провел свою молодость, согнувшись над канцелярскими бумагами»¹⁷. И все же Алексей был готов к любому роду деятельности, полностью полагаясь на выбор матери.

Степень кандидата университета давала Алексею возможность претендовать на чин 10-го класса, и он попытался определиться в Департамент разных податей и сборов Министерства финансов. Сомненья в том, что ему достанется достойное место с приличным окладом, занимали в то время его мысли, которые он доверял «Дневникам»: «Мне, кажется, сначала не дадут жалованья, не знаю, с каким чином меня определят; одно из двух, по крайней мере: или деньги, или честь» (13 авг. 1828 г.)¹⁸.

Вчитываясь в эти строки, сопоставляя их с признаниями людей предшествующей эпохи — декабристов¹⁹, нетрудно заметить, что А. Н. Вульф размышлял в данном случае как человек, готовый порвать с предшествующей многолетней традицией: во-первых, он согласен был избрать не военную службу, а статскую (это было достаточно нетрадиционно, как и университетский диплом). Во-вторых, не стеснялся признаться, что желал бы найти должность с хорошим содержанием. Не только честь, но и деньги, по его словам, оказывались показателем жизненного успеха. Как далее следовало из «Дневников», при определенных условиях он готов был бы отказаться от честолюбивых замыслов ради «денежного» места, но решительно не собирался это место выпрашивать и выслуживаться у тех, кто сильнее его. Между тем колеса бюрократической машины крутились медленно: Сенат должен был рассмотреть диплом Вульфа, документы о его дворянском достоинстве и лишь после этого пожаловать классный чин. Бывший дерптский студент сгорал от нетерпения, ожидая должности и соответствующего жалованья: дворянину хорошей фамилии следовало содержать себя прилично. Если судить по тексту «Дневников», то это было одной из причин, заставивших мать Алексея заложить (а потом и перезаложить) тверское имение.

«Искусство жизни», да еще жизни в столице, потребовало от молодого провинциала умения находить достойный круг общения, который — за неимением богатых и влиятельных родственников в Петербурге, готовых «порадеть родному человечку» (А. С. Грибоедов), — мог бы их заменить и в то же время способствовать продвижению в более высокие сферы. Автор «Дневников», несомненно, стремился овладеть этим искусством. Среди его знакомых 1820-х — середины 1830-х годов были приятель А. Н. Вульфа по Дергггскому университету поэт Н. М. Языков, А. С. Пушкин, А. А. Дельвиг (называвший его в письмах «милый Алексей Николаевич»²⁰), а также сёмьи Ушаковых, Бакуниных и другие менее известные лица, неоднократно упоминаемые и в переписке А. Н. Вульфа, и в его «Дневниках».

Общение с Алексеем Вульфом, если судить по нижеприведенному пушкинскому признанию (1831 г.), было приятным и располагающим к искренности для многих его знакомых: «Он много знал, чему научиваются в университетах, между тем, как мы с вами выучивались танцовать. Разговор его был прост и важен... Его занимали такие предметы, о которых я и не помышлял»²¹. Вероятно, к таким предметам относились «немецкие книги» (о которых А. С. Пушкин упомянул в связи с решением Алексея «променять» их — равно как «свое пиво, свои молодые поединки» — «на польские грязи», имея в виду участие А. Н. Вульфа в польской кампании 1831 г.), а также заинтересованность бывшего дерптского студента острыми европейскими вопросами, волновавшими А. С. Пушкина в годы его ссылки.

И все же не только (а если судить по «Дневникам» А. Н. Вульфа и его переписке — не столько) общие взгляды на политику сделали Алексея «милым приятелем» А. С. Пушкина. Шутливый, порой фривольный тон переписки поэта с автором «Дневников», многочисленность упоминаний в них (как в письмах, так и в «Дневниках») женских имен, говорит о том, что А. С. Пушкина с А. Н. Вульфом связывало дружеское соперничество за женские сердца, общие пирушки, где подобное соперничество обсуждалось, поражения и успехи в овладении вниманием столичных дам и провинциальных барышень.

Женщины, с которыми связывала А. Н. Вульфа судьба, неизменно оказывали на эту его судьбу самое непосредственное влияние.

Начало тому было положено, по всей видимости, материнской настойчивостью и волей. Даже в детстве он видел больше мягкости и ласки со стороны отца, который — по словам А. П. Керн, сохранившимся в ее дневнике — «нянчился с детьми и варивал в шлафроке варенье», в то время как мать «гоняла на корде лошадей или читала Римскую историю»²². Прасковья Александровна не терпела возражений, «была довольно холодна к своим собственным детям, была упряма и настойчива в своих мнениях, а еще более в своих распорядках, наконец, чрезвычайно самоуверенна и как нельзя больше податлива на лесть»²³. «Хотя чувство родительское прекрасно и священно, но власть родительская далеко не благотворна в большинстве случаев, — рассуждала позже А. П. Керн, хорошо знавшая П. А. Осипову. — Она (власть. — Н. П., С. Э.) направляется часто не на воспитание детей, по их способностям и влечениям, а по своим соображениям: устраивает им карьеру, не спросясь их желаний и наклонностей...»²⁴