… а, так вот и текём тут себе, да …

Я не выдержал и вернулся к входной двери в клуб. Она оказалась открытой.

В конце зала, по бокам от окошечек кинобудки – две двери. Одна – настежь, звук гитары – оттуда.

В узкой комнате, у окна с решёткой, твёрдая больничная кушетка, на которой сидит зверовидный солдат в пилотке, чёрном комбинезоне и тапочках. В руках у него гитара.

Другой солдат, тоже в тапочках сидит напротив него, у стены на стуле.

– Чё нада?!

– Это вы «Shocking Blue» сыграть хотите. Я могу показать.

Они переглянулись.

– Ну, покажи.

( … красота спасёт мир?

Ну, это ещё бабушка надвое сказала.

Уж больно расплывчатая это штука – красота.

Другое дело – музыка. Она способна творить конкретные чудеса. Наводить мосты. Отбрасывать лишнее.

Вместо «фазана» Замешкевича, «черпака» Рассолова и «салаги» Огольцова остались просто три парня, передающие гитару из рук в руки …)

Через пару дней в жестяную обивку двери постучал, изъеденными известковым раствором пальцами, днепропетровский, Саша Рудько.

Музыкант Александр Рудько.

Бас-гитарист. Он «на гражданке» работал в областной филармонии.

Так началось создание ВИА «Орион» в нашем военно-строительном отряде на аппаратуре и инструментах оставшихся от прежних призывов.

Ребята ходили в штаб, говорили с замполитом.

Сашу Рудько назначили завклубом части.

Но он так и не завёл себе «пэша» и ночевал в казарме второй роты и стоял там на вечерних проверках.

Он знал нотную грамоту. Играл на всём, что подвернётся. Учил нас делать распевку «ми-мэ-ма-мо-му» и страдальчески моргал мутновато-голубым взглядом на мою лажу в пении.

У него был большой, припухший от постоянных насморков нос, и он картавил.

Но он был Музыкант.

А я начал вести двойную жизнь.

После ужина – в клуб, до вечерней проверки.

– Разрешите стать в строй, товарищ старшина?

– А ты чё опаздываешь, Огольцов?

– Был в клубе.

– И чем это вы, клубники, там занимаетесь?

В строю хаханьки в поддержку намёка.

– Занимаемся сольфеджио, товарищ старшина!

У старшины тупо застывает лицо. Он таких слов отродясь не слыхал.

В строю хаханьки погромче, но уже в обратном направлении.

– Замполит части в курсе, товарищ старшина!

– Встань в строй, сафл… сажл… Ссука!

А в рабочее время я – как все.

Нас перебросили на пятиэтажку – её готовят к сдаче.

Витя Новиков и Валик Назаренко зазвали меня в пустую квартиру. Мы распили бутылку вина с горл'a. Забытый кайф.

До вечерней проверки всё выветрилось. Да и по скольку там было-то на троих?

На вечерней проверке капитан Писак посылает дневального в посудомойку за кружкой – будет тест на употребление алкоголя.

Продвигаясь вдоль строя, Писак даёт солдатам кружку – дыхнуть в неё, потом нюхает оттуда. Двоим уже приказал выйти из строя.

Когда он протянул кружку мне, я понял, что мне – пиздец. Я сам себя выдал ещё до выдоха в неё тем, что меня бросает то в жар, то в холод.

За бляху он дал мне пять нарядов, а теперь – полный пиздец.

Писак нюхнул из кружки и, не глядя мне в глаза, садистски выговаривает:

– Ну, вот, если человек не пил – сразу видно.

После проверки Витя Стреляный с улыбкой говорит:

– Ты был белее стенки.

Как будто я сам не знаю!

Писак, сучара! Что за кошки-мышки?

И снова выходной. Аж не верится.

Вечером показали кино. Польский фильм «Анатомия любви» с намёками на эротику.

Может в Польше было больше, но, пока кино досюда докатилось, порезали кому не лень; начиная от цензуры и до прыщавых киномехаников, что вырезают из лент куски, где в кадре голые титьки.

Для близких друзей и личного пользования.

Кретины.

Утром, стоя в ряду мочящихся в сортире, я грустно встряхнул свой и, застёгиваясь, безмолвно сказал ему среди общего гама:

– Такие дела, кореш. Быть тебе два года всего лишь сливным краном.

На работе мы носилками вытаскивали строительный мусор и лишний грунт из подвала; делали планировку.

Все такие молчаливо тоскливые после вчерашнего фильма.

В перекуре я, от нечего делать, начал доставать Алимошу.

Он всё отмалчивался, или кратко посылал, а потом вдруг вскочил и набросился на меня с кулаками.

Пришлось отмахиваться как умею. А умею я, прямо скажем – никак.

Тут зашёл Простомол'oтов, крикнул прекратить и мы опять взялись за носилки.

Я пару ходок сделал, смотрю, а боль в правой руке не утихает. Неудачно ударился большим пальцем об татаро-монгольскую Алимошину рожу.

Наутро кисть вообще распухла и, после развода, помощник фельдшера из санчасти – тот самый из нашего призыва, только уже в «пэша» – повёз меня в ставропольский военный госпиталь; до города грузовиком с бригадой, а там городским транспортом – для солдат проезд бесплатный.

Когда приехали, он сказал мне подождать во дворе, а сам зашёл в какое-то здание.

Хорошая территория. Густой сад с деревьями жёлтой алычи. Жаль аппетита нет – рука ноет.

Сидя на скамейке возле здания, я заснул.

Открываю глаза – круглая морда с длинными кошачьими усами прямо передо мной. Я аж дёрнулся, хорошо спинка скамьи удержала.

Гляжу – у котяры капитанские погоны. Понятно: увидал, что солдат спит спозаранку и начал обнюхивать на предмет выявления присутствия алкоголя.

Тут мой сопровождающий вышел, отвёл меня на проверку; оказалось – перелом.

Они мне кисть щупают, а я шиплю, как гусак, и второй рукой сам себя по боку хлопаю, словно крылом перебитым.

Ладно, говорят, и так срастётся. Обмотали кисть бинтом, гипсом обмазали и оставили меня в госпитале.

Спасибо, Алимоша!

Но мыться одной левой рукой неудобно.

Что может быть лучше перелома? Никаких уколов – лежи и жди, пока срастётся.

В столовой столики на четверых обедающих и стулья, а не лавки.