… а, так вот и текём тут себе, да …

Красивые слова; но я, увы, уже достался той, что «…была безмерно счастлива…»

( … на письмо я не стал отвечать, но искренне надеюсь, что Ирине всё же попался подходящий подлец, и что стали они жить-поживать, да добра наживать …)

По истечении первого года срочной службы в рядах вооружённых сил СССР, военнослужащий получает 10-дневный отпуск, чтоб побывать на родине – откуда призывался.

Когда я заикнулся об этом майору Аветисяну, он и слушать не захотел: разве Ваня продержится без сменщика десять дней?

Ваня сказал, что да, продержится и тогда Аветисян пообещал мне отпуск, так и быть, если я сделаю косметический ремонт кочегарки, то есть побелю её изнутри.

Слесарь, рядовой Тер-Терян, показал мне место в бурьянах, где зарыта была в земле известь недоиспользованная в предыдущих ремонтах.

Я разводил её в банном тазике с ушками, втаскивал под потолок по опёртой на стену лестнице и широкой кистью – …шлёп-плюх… …шлёп-плюх… – белил куда мог дотянуться.

Местами лестницу приходилось опирать на проложенные под потолком трубы – …шлёп-плюх… …шлёп-плюх… – цирк, да и только – …шлёп-плюх… …шлёп-плюх… – разве мальчикам каждый день достаётся белить забор?

Но неделю циркового ремонта не выдержит никакой Том Сойер – два громадных высоченных зала и большущие печи с парой спаренных котлов в каждой.

Предвкушение – вот что помогло мне продержаться эту неделю: ведь мы с Ольгой – …шлёп-плюх… …шлёп-плюх… – столько всего ещё не перепробовали – …шлёп-плюх… …шлёп-плюх… – за эти десять дней, вернее ночей – …шлёп-плюх… …шлёп-плюх… – мы с ней и так будем, и так, и даже так – …шлёп-плюх… …шлёп-плюх… – десять ночей, которые потрясут мир – …шлёп-плюх… …шлёп-плюх…

И вот ремонт закончен.

Бетонный пол в обоих залах забрызганы разнокалиберными белыми каплями, трубы наскоро обтёрты.

Побелка не то, чтобы очень равномерная, но повсеместная – без пропусков; два зала и две громадины печи.

– Товарищ майор, ремонт закончен.

– Это ремонт называется?

– Товарищ майор, вы же обещали.

– Я ничего не обещал!

Так майор Аветисян поимел Тома Сойера.

ШЛЁП-ПЛЮХ!..

После ужина Серый зашёл в кочегарку. В части все всё обо всём знают.

– Наеб'aл?

– Да.

– Ничё. Ща мы в Париж полетаем.

Из внутреннего кармана хэбэ он достаёт многократно сложенный лист газеты, разворачивает до места, где содержится коричневатая пластинка, открашивает щепотку и складывает газету как была.

Затем он разминает папиросу «Беломор-канал», покуда весь табак высыплется в ладонь с крошками от пластинки, смешивает их.

Смесь с ладони пересыпается в трубку опорожнённой папиросы.

Хоть я никогда ещё не видел как это делается, всё же знаю, что это он забил косяк.

– Взрывай,– он подносит горящую спичку.– Дым в себе держи.

Мы выкуриваем косяк, передавая его друг другу. Я старательно повторяю его способ втягивания и задержки дыма.

– Ну, чё?

– Чё чё?

– Ты чё? Тебя не цапануло? Ну, ты – лосяра!

– Извини.

Он разочарованно уходит на вечернюю проверку.

Через неделю, во время варки ужина в кочегарку скромно и тихо зашли пара солдат среднеазиатской наружности: отдельная рота, или из крымских.

– Нам пробить нада,– застенчиво говорит один.

– Чё?

– Дрянь. Сам знаешь.

Я не очень-то понимаю о чём речь, но неудобно выглядеть невежей перед «молодыми».

– Ладно.

Они выходят и возвращаются уже вчетвером; в руках какие-то неполные мешки.

Я отвожу их в комнатку мастерской и возвращаюсь в зал с воющим мотором.

Пару раз я заглядывал в мастерскую с разложенной по верстаку травой; они встречали меня благодарно-радостными улыбками и я возвращался к печи – зачем отрывать от дела занятых людей?

Уходили они часа через два, когда в кочегарке уже было тихо.

– Мы там оставили,– сказал последний.

В неглубокую коробочку, что давно уже валялась на верстаке, насыпана пригоршня коричневатой липкой пыли.

Я поставил её в железный ящик и забыл.

Конечно, я вспомнил о той коробочке, когда с получки вместо обычной «Примы» купил в магазинчике пачку «Беломор-канала».

Повторив процедуру Серого, я забил косяк и выкурил.

Во-о!.. Чё это?.. Ни себе чего!..

И я даже подплыл к зеркалу в стене и заглянул в него убедиться что сзади никого потому что чёткое такое ощущение что как бы голова моя воздушный шарик когда надуть не слишком туго и ты в него вдавишь с двух сторон пальцы через стенки но не так чтоб лопнуть а просто крутишь их там но они друг до друга не дотягиваются как у меня сейчас через виски всунулись пальцы и крутят между мозгов в извилинах но в зеркале только я а сзади никого вот это улёт только надо пойти глянуть на манометр на котле а то и он улетит высоко-высоко сам ты лосяра Серый…

( … так я стал нашаваном, одним из просветлённо посвящённых, которые тащатся от дури, она же дрянь, она же травка, она же анаша, она же …)

Одним из первых о моём переходе в новое качество догадался старшина четвёртой роты прапорщик Гирок, потомок немецких колонистов.

Он увидел меня погружённым в увлечённое чтение обрывков прошлогоднего номера «Красной Звезды», наклеенного на жестяной стенд в траве у бетонного края плаца.

Солнце изливало палящий зной на мою пилотку.

А чё? Типа, к политзанятиям, типа, готовлюсь…

Американцы терпят поражение во Вьетнаме, наш корреспондент из Сайгона…

Он подошёл ко мне справа, но увидев, что «беломорина» в моих руках докурена до мундштука, даже «пяточки» не осталось, улыбнулся слабой улыбкой, облизнул сухие губы и расплавился в потоках жары…

С моих просветлённых глаз спала пелена непонимания и выяснилось, что в «Орионе» с дурью знались все, просто всяк по своему.