… а, так вот и текём тут себе, да …

Пару раз мы ходили в кино на дневной сеанс, но вокруг детвора сидела.

После одного сеанса меня капитан Писак засёк вместе с нею; отозвал меня в сторону и призывал незамедлительно прекратить всякие с ней отношения, хотя ничего конкретного предъявить на неё не мог.

И что характерно, если ты Писак, так иди командуй своей первой ротой, а у меня комроты – Тугрик.

Но потом я всё-таки пришёл к ней домой.

Оказалось, совсем не в том подъезде, куда провожал её в первый раз.

Когда в прихожей я снял сапоги и спрятал в них портянки, чтоб не слишком воняли, то оказался босым, и даже тапочки не скрывали этот факт – как юродивый, только без метлы.

Дома у неё оказалась мама и дочка трёх лет.

Потом её мама с её дочкой вышли в магазин, а мы сели на ковре и она распахнула альбом с фотографиями.

И в альбоме и на ковре она была очень симпатичная, эта тихая мышка блондиночка Таня.

Мне стоило лишь протянуть руку, положить на плечо её домашнего халатика и разложить её рядом с альбомом, но я так и не смог.

Не знаю что, но что-то меня не пустило.

( … в те непостижимо далёкие времена я ещё не знал, что все мои невзгоды или радости, взлёты и падения, все мои наслаждения и лишения, исходят от той сволочи в недостижимо далёком будущем, которая сейчас слагает это письмо тебе, лёжа в палатке посреди тёмного леса под неумолчное журчанье струй реки по имени Варанда …)

Потом вернулась из магазина её мама с внучкой и принесла сетку оранжевых апельсинов.

Дальнейшие наши встречи проходили вне её дома и она начала интересоваться содержанием записей в моём военном билете.

Туфта насчёт сейфа не прокатила – она была на два года старше.

В отряде у меня что-то захороводилось, пошёл какой-то сумбур и мы потеряли друг друга из виду.

Уже перед самым дембелем я заходил к ней, но мама сказала, что она не дома.

Я дождался её у её подъезда, мы прошли в широкий ночной двор между пятиэтажками и она тихо отдалась мне на столе детской площадки.

Однако, кончил я слишком быстро, куда быстрее, чем в подъезде.

Мне это не понравилось и я прервал с ней отношения, как и хотел Писак.

Чем ближе дембель, тем меньше спится.

Куда вы удалились – те блаженные времена, когда я, салага, засыпал едва упав главою на подушку?

А теперь? Проверка прошла, в клуб сходил, вернулся в роту, а сна ни в одном глазу.

Вот и собираются вокруг такие же полуночники; лежим на койках кубрика, базарим о том, о сём. Или дуры гоняем.

Гнать дуру – значит рассказывать длинную историю, и не обязательно реальную.

( … через много лет из «Архипелага» Солженицына я узнал, что это старинный зэковский обычай времяпрепровождения; ещё с царских времён; когда в камере рассказывают какой-нибудь роман из какого-нибудь Диккенса, расцвечивая его деталями из современной повседневности.

Но тогда вместо «гонять дуру», говорили «тискать роман» …)

Когда очередь дошла до меня, я погнал роман возмездия о двух юных влюблённых и жестоком бароне из замка, который заточил юношу в подземелье и у него на глазах делал из девушки секс-рабыню, до того момента, пока юноша, через месяц, не расшатал забитый в стену ёрш, куда крепилась его цепь.

( … к Диккенсу это не имеет никакого отношения, гоняя эту дуру, я, закрыв глаза, видел полупрозрачную блузку Мишель Мерсье из первой серии «Анжелики».

Но возникает вопрос: если я на целый месяц отдал возлюбленную барону, чтоб он ею пользовался совместно со своим волкодавом и различными предметами средневековой утвари и инвентаря, а сам в это же время, типа, как соучаствуя, дёргался на своей цепи, чтобы расшатать крепление, но всё же в такт происходящему, то, может быть, я – извращенец?

Конечно, этот вопрос возникнет не у слушателей, а у меня, и не сразу, а потом, но всё таки …)

Во время расправы с бароном, проводившейся самым изуверским образом, Хмель вдруг крикнул:

– Дневальный!

От тумбочки в конце прохода пришёл дневальный и Хмель ему сказал:

– Он уже заебал свои храпом – ебани его в лобешник, пусть упокоится.

– Кто?

– Вон тот салага через два кубрика.

Дневальный склонился над нарушителем покоя, прислушался к сонному дыханию:

– Не, вроде не этот.

В разговор включился Лёлик:

– Ну, всё равно ебани – какая в хуй разница.

( … глубина философской мудрости этих слов до сих пор заставляет меня прослезиться:

«всё равно ебани – какая в хуй разница»

Вот она – квинтэссенция уставных и прочих отношений, залог боевой выучки, боеготовности и боеспособности армии… хотелось бы сказать – Советской, ушедшей в небытие… но кто нынче верит в Дедов-Морозов?..)

Солдат-дембель живёт в постоянном напряжении.

Непонятное, беспочвенно тревожное состояние лишает его сна, аппетита, способности соизмерять свои действия с требованиями элементарной логики.

Каждое утро твои однопризывники на разводе выстраиваются группами лицом к построению и, после краткого напутствия от замполита или начштаба, идут к проходной, за ворота, на дембель.

А я когда же?

И чем заполнить ещё и этот день тягостного нескончаемого ожидания?

Промаявшись часов до трёх в расположении части, я сел в кабину УАЗа-хлебовозки, чтобы поехать в Ставрополь.

В крытый брезентом кузов забрался ещё Лёлик и кто-то из его кентов, тоже в самоволку.

Мы выехали через КПП и погнали по мокрому после недавней грозы шоссе.

Асфальт по краям шоссе повыбит, поэтому та белая легковушка, что выскочила из-за поворота нам навстречу, пёрла посреди дороги.

Водитель хлебовозки увернулся, соскочив правыми колёсами на грязь обочины. А тут поворот – он крутанул руль влево и дал по тормозам.

УАЗ выскочил на шоссе, но нас понесло юзом по мокрому асфальту.

Машина мчала вперёд то левым, то правым бортом, не обращая внимания куда крутит руль водитель.