Абраша
Шрифт:
У меня же на душе – жопа (или «в душе – жопа», стилистически спорно), прости Господи! Мне пора завязывать со Смутой. Обрыдло. Ломлюсь в открытые двери. Тоскливо, Тимоша!
В сухом остатке: всё заваривалось в России. Польша со Швецией – статисты, случайно подвернувшиеся под руку российским элитам.
В общем виде: Смута – результат царствования Ивана. Польша – ни при чем, как и Англия, Китай – кого хочешь выбирай… Российский закон: авторитарная власть ведет к смуте, разрухе, гибели. Наступаем на эти грабли с Рюриковских времен («грабли – наше главное наступательное оружие» – кто сказал?): Ярослав со Владимиром – удельная раздробленность, кровавая междоусобица, монголы подвернулись – на них все беды списали; Грозный – Смута, разруха; Петр – сумятица с престолонаследием, чехарда дворцовых переворотов, моментальный демонтаж всех преобразований, всевластие бюрократии, а затем – и гибель Империи, Николай – крах всех новаций, крымский позор, и самоубийство – списали на «агличанку, которая завсегда гадит», кровавый «дядя Джо» – «оттепель», крах соц. идеи, думаю, гнилая конструкция не сегодня – завтра рухнет. Погребет ли только СССР или Россию тоже – вопрос! Найдут виновных: Америка, Англия, как всегда, евреи! А
Конкретно:
1. Первый Лжедмитрий. Кто «заквасил» (Ключевский)? – Романовы – «Никитичи» (если Самозванец – Григорий Отрепьев, что, по-моему, сомнительно); в любом случае – подготовку самозванца вели «боярские дома» (Черкасские, Шуйские, Романовы, пр.), оппозиционные Борису (Платонов). Костомаров (1864 г.) утверждал, что виднейшим деятелем этой интриги, помимо Романовых – Юрьевых, был Богдан Бельский. – Хрен редьки не слаще. Кто ему к престолу спину подставил: предался под Кромами и войско к присяге привел, свидетельствовал о его подлинности и пр.? – Шуйский с Голицыными + Ко. На кого опирался Димитрий более всего? Шляхтичи? – Да, отчасти, но, главным образом, русские – казачество с южных областей Московии, ненавидевшее опричнину, московские порядки, рабство и пр.
2. Освободили Москву от «поляков» (читай – иноземцев). – Ура! – Великая судьбоносная победа. А как они туда попали? Взяли штурмом? Или вошли в «оставленную» столицу, как Наполеон? – Филарет и Салтыковы челом били Сигизмунду поставить царем Владислава! Хорошо просчитывал ходы Филарет, не просчитался. Ну а загубленные жизни, кровь, мор, позор – кто считает! Русские бабы еще нарожают! (Сталин). Владиславу «целовала крест» вся Москва, даже Гермоген, считавший, что на престоле должен быть либо Вас. Вас. Голицын, либо малолетний Мих. Романов, благословил Владислава на престол. Почему? – Страшнее любых поляков со шведами или немцами – чернь! Ужас перед «ворьем» – будь то тушинские сидельцы или «освободители» Трубецкого и Заруцкого (Первое ополчение Ляпунова и Ко) – вторая (после жажды власти) побудительная причина призвания поляков. Это уж от века: «В Кремле не живут, а обороняются» (де Кюстин). Тот же Филарет со Голицыным, знатью, громадной свитой поперлись к Сигизмунду – зачем? – Просить убрать поляков из Москвы? – Нет, просить на престол его сына – Владислава! Через кого Сигизмунд пытался у сына трон московский забрать в свою пользу – через Салтыковых и Федора Андронова. И т. д. и т. п. Короче: поляков пригласили, затем заперли несколько сотен человек, вынудили их голодать до полного истощения и, несмотря на «слово чести» не сумели с ними повести себя благородно.
3. Филарет! – Как возрадовался, узнав, поневоле монашествуя, что Лжедмитрий Первый – «Расстрига» – начал свое движение на Москву! – Не зря вскармливал! Митрополит Ростовский – это тебе не монах в Антониев Сийском монастыре. Второй Лжедмитрий – «Вор» нарек Патриархом Всея Руси. Филарет отработал польско-«воровской» хлеб: 1) от имени «тушинского вора» переговоры с Сигизмундом о приглашении последнего на русский трон; 2)как нареченный патриарх рассылал грамоты по церковным делам в области, признававшие власть тушинского вора, 3) посольство с Голицыным – приглашении Владислава на тот же трон… Результат: повешен? Сослан? Выслан? – Нет. Повешен трехлетний (четырехлетний?) ребенок. Филарет к сану Патриарха прибавляет титул Великого Государя (высшая ступень государственной иерархии), юридически – соправитель Михаила Романова, фактически – правитель России. Да не он один. Он – самая крупная фигура в этом террариуме. Все эти зачинщики и двигатели Смуты выиграли, т. е. приблизились к трону, разбогатели, прославились и остались в «благодарной памяти» народной героями, страстотерпцами и патриотами Земли Русской, и, что поразительно, как при старом режиме (понятно – Романовы!), так и при новом… Тоска.
Моя Татьяна, что из «Ленправды», всё рассказывает о своей нахлынувшей любви. (С ума сошла: муж узнает – убьет!!! Хотя любовь – здорово!!!). Так вот, этот ее Ромео роман пишет про Смуту. – Почитать бы, что он там понаписал. Татьяна говорит, что гениально. Любовь – что поделаешь! Но одну последнюю фразу она запомнила наизусть. Великолепно. Я бы так не додумалась: «На крови невинного младенца замесил свою династию Филарет, и отметила эта кровь весь ее трехсотлетний путь, и отозвалась в подвале ипатьевского дома кровью таких же невинных отроков».
Всё это общеизвестно. Доказывать нечего. И всё это похерено. Вякнуть прописную истину нельзя! Даже мой Окунь – на что уж честный ученый и человек! – велел убрать весь фрагмент из «Листа земских людей Новгорода Великого к королевичу Карлу Филиппу» и «Летописи» – с каким трудом я всё это выкопала! «… Но мы можем признать, что в Московском государстве воры одолели добрых людей (…) и московских боляр, и всяких чинов людей, которые сидели в Москве в осаде с литовскими людьми и которые были в Литве у Короля и в Тушине, и в Калуге при воре лживом Дмитрии и тех государь всех для своего царского венца пожаловал наипаче свыше первого по их достоинству честию и пожитком. И совокупись вся земля русская ему государю служити».
Остается копаться в деталях. Одна радость, Тимоша, это – Ника. Вот и он вернулся, распаренный, пьяненький… Пока.
Владимир Сократович, привет! Прости за корявый почерк и краткость сего послания: полусидячее – полулежачее положение на полубоку дает некоторое облегчения – максимально возможное при моем состоянии, но не способствует обстоятельному и красивому изложению мыслей. Главная же мысль (в ответ на твой вопрос) проста: «Лингвиста» следует СО – ХРА – НИТЬ !!! Сохранить, законсервировать и по наступлении часа «Х», о котором мы неоднократно говорили, использовать. Лучшего «Паровозика» не найти. Не во всесоюзном масштабе, конечно, но в локальном – питерском. Вполне. Он не запятнан ни сотрудничеством с нами, ни оголтелой борьбой против нас – это часто отталкивает и настораживает умных людей, – его репутация (бытовая, профессиональная, человеческая) безукоризненна – компромата на него не сыщет самый дотошный недоброжелатель,
хотя, похоже, их у него нет, – плюс он интеллигентен – по-настоящему, то есть чувство благодарности и благодарной памяти ему не чуждо, а это первое условие для надежности положения «прицепного вагона», + он не амбициозен, то есть к самостоятельной власти рваться не будет. Плюс доверчив, сам честен и a priori предполагает честность других – это редкость, для нас чрезвычайно полезная. «Прицепить» к нему можно того же Сергачева: Сергачев – «в проблеме»: и нашей – профессиональной, и в проблемах «Лингвиста», то есть гуманитарных – исторических, богословских, литературных. Такой, как Серг., легко и естественно войдет в тесный контакт и полное доверие. Если надо будет – а будет надо! – прикроет своим телом – в прямом и переносном смысле, и, набирая очки, сдаст своих: сам знаешь, у нас балласта много, и в любом случае надо от него избавляться, + хорошо, если удастся заодно и московским коллегам нос прищемить. Короче говоря, на плечах «Паровоза» войдет наш «Прицепной» в новую властную (думаю, демократическую – по названию) элиту и закрепится там. А затем «Паровоз» можно отцепить и убрать. Не обязательно в прямом смысле (хотя при плохом поведении можно и это), но лучше в переносном. И дело даже не в том, что я люблю чистую работу без грязи, но такой редкий материал, как «Лингвист», нужно использовать на 100 %: можно будет убрать на любую фасадную должность – типа ЮНЕСКО, или правозащитную деятельность (но так, чтобы плясал – испытывая благодарность, – под дудку «Прицепного», то есть под нашу дудку).СОХРАНИТЬ и ИСПОЛЬЗОВАТЬ!
Будь здоров. Это – самое главное. Послезавтра меня перевезут в госпиталь на Суворовский. Вылечить – не вылечат (что бы ни говорили), но на облегчение надеюсь. Авось еще свидимся. Ежели что – не поминай лихом.
Жму руку. Удачи!
Полковник Асламазян.
– Ну что, надумал, Витек недоделанный?
– Чё это я недоделанный? Ну, ты, братан, даешь!
– Ладно, кончай базарить! Ты кайф поломал, ты и репу чеши.
– Так пойдем к Люське стрельнем.
– Не даст. Потом у нее Колываныч ошивается. Он ее уже выдоил.
– Тогда в магазин. У Розы в долг до завтра возьмем.
– А если не даст?
– У, блядь, жидяра…
«К делу №…/… « Лингвиста ».
Из дневничка сына « Лингвиста », Николая С.
Поразительно, что ненависть, расовая нетерпимость всегда захватывает не столько общественные низы, что было бы понятно (элементарная зависть, бытовые неурядицы и пр.), но интеллектуальные верхи. Особенно непонятно, когда эти интеллектуальные вершины – евреи по крови. С Марксом понятно. Но вот Спиноза!!!
… Великий философ был Борух, глыба рационализма 17-го века. Считал иудаистов поклонниками главного их идола – ненависти. Набожность евреев, считал он, – лелеется их ритуалами, которые стали их второй натурой. Эта перманентная «тренировка», по его мнению, рождает постоянную ненависть – самую глубокую и непримиримую, ибо эта ненависть зиждется на чрезмерной преданности своему Богу, чрезмерной набожности. И вообще – традиционный иудаизм, по его мнению, суеверие, дикость. Здесь он перекликается с Вольтером – ярчайшим юдофобом.
Во главе антисемитизма или юдофобства всегда стояли интеллектуалы, что во времена Александрии, что во времена Просвещения, что в XIX веке, что сегодня. Что Гамбино, что игумен Пётр из Клуни, что главный визирь Артаксеркса Первого – Аман. – Почему???
Так и у нас в классе. Сечкарев, Потапов, Улыбышев – про евреев не то, чтобы не знают, но не волнует… Пригожин, Краснопольский и вся эта компания не только знают, но наливаются злобой и цитируют – Гончарова, Тургенева, Достоевского, Нилуса с этими долбаными «Протоколами…» Поразительно!!!
Подшито 12. 06. 19..Ст. лейтенант Селезнев.Абраша задремал и мысли его смешались. Сначала он увидел плащ с красным подбоем. «Надо бы перечитать роман Булгакова. Журнал этот кто-то спер. «Москва» – смешное название смешного журнала… Кто бы мог подумать, что именно там напечатают этот роман? Чудны дела Твои, Господи…» Потом в полудреме – полусне проплыли огромные льдины по Неве, налезая друг на друга и круша сложные ледяные конструкции, бесшумно и неумолимо продвигались мимо Петропавловской крепости к Финскому заливу. Затем – самого себя, он собирал опавшие листья. «Давно надо было это сделать». Получились три большие кучи. Поискал в кармане спички, но не нашел. Хотел пойти в дом, на кухню, но вдруг на крыльцо вышла мама. Она почему-то была значительно меньше, чем в жизни, ростом, какая-то усохшая и потемневшая, на ее неожиданно смуглом лице появилось много морщин. Она молча подошла, села на соседний пенек и так же молча подала ему коробок спичек. Язычки пламени выпорхнули наружу, но затем моментально запрятались в ворохе листьев, превращаясь в струйки голубоватого дымка. Запахло детством. Абраша молчал, и мама молчала, и глаза их были сухи, и смотрели они на дымок, игравший в прятки с огоньком под покровом гостеприимной листвы.
Абраша проснулся. Он увидел стены, обитые вагонкой, потолок, тщательно выкрашенный им несколько лет назад в матово-белый цвет парного молока, со временем подкрашенный кофейными разводами и покрытый вуалью причудливой паутинки, висевший на переплетенном, как девичья коса, пыльном проводе ярко-красный плафон, привезенный в подарок доктором Исааком Давыдовичем после отпуска в Эстонии – из Пярну, голландскую печурку, собственноручно облицованную голубым кафелем, с дешевым подсвечником на выступе, старинные круглые часы с боем – бой уже давно не работал… Все контуры расплывались, слоились, и Абраша понял, что он беззвучно плачет: слезы стыдливо скатывались по вискам к ушам теплыми тоненькими ручейками. Давно не было так тоскливо. Он явственно вспомнил большой квадратный стол, низко свисающий оранжевый абажур, себя маленького, протягивающего руку к большой эмалированной миске, запах теплого, только что поджаренного арахиса – мама выстаивала в очереди, когда «выбрасывали» этот дефицит, и они ели все вместе – с мамой и папой – эти чудные заморские орешки. Ели и разговаривали на всякие умные темы. Мамы давно уже не было, но Абраша постоянно беседовал с ней – во сне и наяву.