Ад идет с нами

Ещё несколько мужчин и женщин заняли места рядом с покойными и каждый раз китежцу чудилось, что что-то уходит из мира. Или кто-то.

Идиллийцы подхватили носилки и перенесли их на воду, будто маленькие плоты со скорбным грузом. Толчок и первый плот неспешно поплыл прочь от берега. Глядя, как поразительно стройно уплывает похоронная флотилия, Костас размышлял какие устройства обеспечивают столь выверенное движение. Почему-то думать об этом было легче и приятней, чем смотреть на плывущие прочь тела.

В следующий миг эмпаты задули свечи. Все, как один, будто репетировали это годами.

Берег погрузился в темноту.

– Зачем на плотах люди? – тихо спросила Ракша у Нэйва. – Ты ведь говорил, что тела сжигают...

И тут над озером словно вспыхнули маленькие солнца. Доплывшие до центра озера плоты вспыхнули ярким золотом химического пламени, уподобившись огненным цветам. Кремация завершилась за считанные минуты и по мере того, как угасал огонь, затихало и хоровое пение. Тоска и скорбь сменились умиротворением и покоем. В душах рождалось нечто новое.Светлое, незамутнённое чувство нового начала, надежды.

Что-то закончилось, что-то началось.

И лишь Ракша поражённо смотрела в центр озера, а затем распахнула дверь и молча нырнула в темноту идиллийской ночи. Костас вылез следом, услышав, как над головой ожил оружейный модуль: Нэйв страховал товарищей.

Приёмную дочь Рам нагнал уже в гуще толпы, двинувшейся прочь от озера. Накопленный опыт кричал об опасности, но инстинкты молчали. Что-то в душе китежца знало, что идиллийцы не нападут, не растерзают тех, кто невольно послужили причиной массовых похорон.

Ракша успела разыскать Зару, неспешно шедшую в потоке горожан в компании идиллийки с выкрашенными в разные цвета волосы. Не было похоже, чтобы леди-мэр собиралась толкать речи, или каким-то иным способом зарабатывать политические очки. Она просто шла, крепко сжимая ладонь спутницы, и взгляд Зары скорее смотрел внутрь себя, чем на мир вокруг.

– Они сгорели! – прошипела возникшая перед ней Ракша. – Те люди на плотах!

Обе идиллийки остановились и растерянно воззрились на Дану.

– Да, – коротко ответила Арора, явно не понимая что так взбудоражило стоящую перед ней девушку.

– Вы их убили? – Дана не повышала голоса, но в нём клокотал гнев. – Это какое-то ритуальное жертвоприношение?

Шедшие мимо идиллийцы удивлённо оглядывались, но вмешиваться не спешили. Только Костас стоял, готовый перехватить дочь, вздумай та действовать привычным для неё методом.

– Они решили уйти, – спокойно, будто речь шла о загородной поездке, ответила Зара. – Каждый идиллиец сам решает, когда приходит его время. Они захотели уйти с любимыми в новую жизнь, а не горевать долгие годы. Я хорошо их понимаю. Не хочу знать что чувствует родитель, переживший собственное дитя.

С одной стороны, Рам понимал, о чём говорит идиллийка. Он и в страшном сне не мог представить, что когда-нибудь станет хоронить Дану. С другой – отрицал подобное смирение и отказ от дальнейшей борьбы. Для китежца добровольный уход из жизни считался оправданным лишь для того, чтобы смыть с себя позор, но никак иначе. А уйти вот так, даже не попытавшись отомстить… Это просто плюнуть на память погибших.

Отключив внешние динамики, Костас вышел на приватный канал и сказал:

– Пойдём, Льдинка. Пусть сами решают, как им жить и умирать.

Несколько секунд Ракша стояла, сжав кулаки, и пыталась найти подходящие слова, а потом молча развернулась и лёгким бегом направилась к броневику. Арора со спутницей провожали её взглядами.

– Госпожа Зара, если ваше предложение о сотрудничестве ещё в силе, то жду вас завтра утром, – включив динамики, сказал Рам.

О том, чтобы продолжать работу, теперь не могло быть даже мысли. Костас ощущал себя выжатым досуха, желая лишь одного: вернуться в комендатуру, выпить чего-нибудь крепкого и забиться в тихий угол.

– До завтра, – он вежливо кивнул идиллийкам и пошёл к машине.

Костас даже не нашёл сил удивиться, когда Арора нагнала его.

– Нужды города не могут ждать, – устало произнесла экс-мэр и китежец молча помог ей забраться в броневик.

Рам уселся на соседнее сиденье и уставился в окно. Из головы никак не выходили слова о родителях, похоронивших собственных детей. Да, Ракша не была его родной дочерью, но для Костаса это не имело значения. Дана навсегда осталась для него худенькой малышкой в перешитой отцовской форме, смотрящей на мир взглядом взрослого человека.

Костас сам не заметил, как вошёл в запароленную папку своего такблока и начал просматривать фотоархив их маленькой семьи. Вот десятилетняя Дана впервые входит в море на Акадии. Вот она, сияя улыбкой на чумазом личике, демонстрирует собственноручно выловленную болотную щуку. А вот Дана в седле, верхом на летучем волке Гаргантюа. Дана на первом курсе, Дана на полигоне… И вот Дана и Костас стоят на плацу училища, оба в парадной форме, и дочка гордо демонстрирует только что полученные погоны и офицерский кортик.

Но самым любимым фото у Рама было другое. Наверное, почти у каждого отца есть схожее: дрыхнущий на диване папаша с чадом на руках. Только когда сослуживец Костаса сделал снимок, Дане было двенадцать. Она умудрилась подхватить акадийскую мангровую лихорадку, пока Рам в очередной раз лазал по болотам в поисках партизан. Костас навсегда запомнил пережитый им страх, когда по возвращении врач барона, разводя руками, объяснял:

– Бури, месье капитан, суда ходят плохо, а у нас вакцина кончилась. Но девочка сильная, справится….

“Месье капитан” в те четыре дня, что ждали судно из столицы, опроверг все штампы о суровом китежском воспитании детей. Всё это время он не отходил от мечущейся в горячечном бреду дочери, боялся спать, и когда наконец пришёл корабль с вакциной, доктор сделал укол и сказал, что опасность миновала, Рам просто вырубился там, где сидел. С завёрнутой в одеяло Даной на руках, впервые за четыре дня заснувшей нормальным сном. Тогда же его и заснял один из сослуживцев. Но ценность фото была не в этом, а в приписке, сделанной самой Даной: “С папой”.