Адмирал Империи 34

— Почему вы все молчите? — с плохо скрываемым раздражением вопросил Птолемей, обводя собравшихся тяжелым, испытующим взглядом. Голос его звучал одновременно жестко и укоризненно.

Первый министр был искренне раздосадован и озадачен тем, что никто из подчиненных, невзирая на все доводы, так и не выразил готовности немедленно выступить на выручку попавшему в беду Карлу Юзефовичу. Птолемей никак не ожидал подобного единодушного безразличия со стороны боевых товарищей. Происходящее шло вразрез со всеми его представлениями о чести и взаимовыручке.

Несколько секунд главнокомандующий в упор разглядывал застывшие в напряженном молчании лица. Искал в них хоть малейшие признаки стыда или душевного трепета. Но, увы, ничего подобного в глазах своих подчиненных он не обнаружил. Одни старательно прятали взгляд, другие с непроницаемым видом таращились в пространство, будто бы происходящее их совершенно не касалось. Третьи и вовсе сидели с таким самодовольным выражением, словно все это их несказанно забавляло.

— Господа адмиралы, опомнитесь! О чем вы только думаете? Или вы забыли, что буквально в трех ближайших звездных системах от места дислокации нашего лагеря сейчас насмерть сражаются ваши же боевые товарищи?

Никто из собравшихся не рискнул нарушить воцарившееся в зале гнетущее безмолвие. Похоже, они просто не находили нужных слов, чтобы как-то объяснить свое предательское поведение. А может быть, им действительно нечего было возразить на суровую отповедь Птолемея, в глубине души прекрасно осознавая всю гнусность собственных поступков.

— Мы навеки обесчестим свои имена если вот так бросим верных соратников на произвол судьбы! — продолжал между тем свою пламенную тираду Птолемей.

Голос главкома сорвался на хрип. Казалось, его страстная речь, обращенная к совести присутствующих на совете, заставит дрогнуть даже камень. Увы, адмиралы, прекрасно знающие, что и сам Птолемей сейчас лишь театрально делает вид, что ему жаль «балтийцев», по-прежнему оставались глухи к этим призывам. Их лица являли собой застывшие маски равнодушия и безучастности.

— Князь Трубецкой! Насколько мне известно, ваша дивизия лишь недавно завершила полномасштабные учения по боевому слаживанию. Более того, корабли соединения уже выдвинуты за периметр нашего общего построения. Стало быть, вы быстрее всех прочих сможете прийти на выручку гибнущему авангарду. Жду вашего доклада о полной боевой готовности!

Окончив говорить, Птолемей откинулся на спинку кресла, выжидательно глядя на Никиту Львовича. Тот заметно занервничал, озираясь по сторонам в поисках поддержки у ближайших соседей. Князь был крайне недоволен и раздосадован, что его первым коснулся прямой вопрос главкома. Ведь речь шла о спасении человека, который хоть официально и считался союзником Трубецкого по правящей коалиции, но на самом деле являлся одним из самых непримиримых конкурентов в жестокой борьбе за лидерство и влияние. И уж кем-кем, а бескорыстным другом Никита Львович Юзефовича при всем желании назвать не мог.

Немного помявшись и собравшись с духом, князь заговорил, старательно подбирая слова:

— Видите ли, господин главнокомандующий, тут вот какое дело… Буду с вами предельно откровенен. Во время последних учений и плановых инспекций флота, увы, выявилось, что многие корабли моего соединения буквально в одночасье вышли из строя. Целый ряд крейсеров и линкоров оказались небоеготовны. Потребуется время на их скорейший ремонт и восстановление. Уверен, вы понимаете…

Трубецкой обильно разлился соловьем, перечисляя всевозможные неисправности и неполадки, якобы подкосившие его некогда могучую эскадру. На одних его кораблях барахлили генераторы силовых щитов, на других — отказывала система наведения. То вдруг обнажалась недокомплектация штурмовых рот, делающая абордажные команды небоеспособными. И так далее, и тому подобное…

— Да-да, конечно… Можете не продолжать, — с горечью произнес Птолемей, всем своим видом давая понять, что намек понял. Тяжело вздохнув, командующий перевел взгляд на сидящего рядом с Трубецким черноволосого мужчину с аристократическими чертами лица:

— Что скажете, господин Романов? Готовы ли вы к походу, или у вас также множество поломок в дивизии?

Великий князь Михаил Александрович, развалившийся в кресле по левую руку от своего закадычного дружка Никиты Львовича, нагло ухмыльнулся и без малейшего стеснения пожал плечами:

— Увы, господин первый министр, вынужден вас огорчить. Вы будете смеяться, но это действительно так. Невероятно большое количество моих кораблей сейчас находится именно в ремонтных доках, и я тоже, к сожалению, не смогу отправиться на выручку Юзефовичу, как бы того не желал…

Князь расхохотался, видимо находя ситуацию чрезвычайно уморительной. Справившись с приступом веселья, он продолжил уже более серьезным тоном:

— Уважаемым князьям нужно срочно уволить в запас техников, если те не могут обеспечить нормальное обслуживание своих кораблей, — резко высказался Дессе, понимая, что те просто саботируют начало кампании, — либо не собирать всякий хлам у себя на заднем дворе…

Дессе был до сих пор зол на Трубецкого и Романова за то, что они самовольно и втихую приписали к своим и без того немаленьким дивизиям по несколько гарнизонных эскадр внутренних миров. Конечно, за счет этого мародерства адмиралы смогли резко увеличить количество своих кораблей, вот только почти все эти древние посудины были откровенным металлоломом, уже изрядно проржавевшим и давно выработавшим свой ресурс.

— Только позавчера на военном совете каждый из вас кричал о том, что хоть сейчас готов ринуться в бой со всей своей грозной армадой. А сегодня, едва заслышав о поражении Юзефовича, вы все дружно сдулись и засбоили, словно проколотые шарики, — возмущенно воскликнул первый министр Граус. — И это называется цвет отечественного космофлота…

Адмиралы опустили головы и угрюмо смолчали в ответ на столь нелицеприятную характеристику, не став отвечать на подобную дерзость, прозвучавшую из уст главнокомандующего. Каждый из них прекрасно осознавал абсолютную правоту и справедливость высказанных в их адрес суровых упреков. Спорить и оправдываться не имело смысла.

— Я не стану лицемерить и изворачиваться, как некоторые из здесь присутствующих недостойных носить высокое звание адмирала флота, — неожиданно взяла слово статная и красивая женщина средних лет в безукоризненно сидящем на ней мундире с погонами вице-адмирала. Это была Агриппина Ивановна Хромцова. — Я скажу прямо, без обиняков. У меня в дивизии все корабли исправны и полностью укомплектованы лучшими экипажами. Мы можем выступить хоть сейчас. Вот только имейте в виду, господин первый министр, — голос Хромцовой чуть дрогнул от сдерживаемого гнева. — Я ни за что не пошлю в бой свои драгоценные тридцать шесть вымпелов, рискуя потерять их в безнадежной попытке спасти этого напыщенного остолопа и бездаря Юзефовича!

Она выплюнула последние слова, словно ядовитую слюну, презрительно скривив свои красиво очерченные губы. В ее холодных серо-голубых глазах разгорался нешуточный огонек гнева и решимости постоять за своих людей до последнего.

— По глупости этот напыщенный идиот умудрился проиграть целый сектор какому-то Красовскому, флот которого почти вдвое уступал нам по численности кораблей. И вместо того, чтобы достойно принять бой или хотя бы организованно отступить, наш многоопытный Карл Карлович позорно заперся в глухой обороне за стенами промышленного комплекса! А теперь еще и требует, чтобы мы бросили все силы на его немедленное освобождение. Воистину наглости нет предела, — саркастично усмехнулась Агриппина Ивановна.

В голосе ее слышалась уже откровенная насмешка, смешанная с горечью и разочарованием.

— А знаете, что самое смешное и нелепое во всей этой истории? — продолжала свою едкую отповедь Хромцова. — Ведь даже сейчас, после сокрушительного разгрома от Красовского, корабельный состав Юзефовича все еще превосходит численностью дивизию противника. Так почему же, спрашивается, я должна жертвовать жизнями своих людей, бросая их в горнило сражения, спасая шкуру этого жалкого труса, творящего подобное безобразие?