Адмирал Империи 39

— Вы же понимаете, что в этом случае я с легкостью уничтожу ваш крейсер, а затем и корабли ваших боевых товарищей, — медленно проговорил Зубов, и в его голосе мне послышалось почти отеческое снисхождение. — Вы как опытный офицер не можете не понимать, что мой линейный корабль намного мощнее и оснащеннее ваших?!

Демид действительно сейчас не понимал моих поступков и слов. Он смотрел на меня так, словно видел впервые — с удивлением и даже какой-то растерянностью.

— Во-первых, мы этого наверняка не знаем, — многозначительно ответил я на подобное самоуверенное высказывание, позволив себе легкую усмешку. Мне было почти забавно наблюдать, как меняется выражение лица Зубова от моих слов. — А во-вторых, если даже случится так, как вы и говорите, что ж, такова судьба. Все мы знаем, на что идем, когда выбираем профессию военного космоморяка…

Демид откинулся на подушку и устало прикрыл глаза. На его высоком лбу выступила испарина, а пальцы непроизвольно комкали край одеяла.

— Снова вы портите мне настроение, контр-адмирал Васильков, — глухо пробормотал Зубов, и в его голосе прозвучала горечь. — Ну почему передо мной не обычный грубый и неотесанный офицеришка, которого не жалко пустить в расход… Почему после каждой нашей встречи именно я чувствую себя последним негодяем?!

— Может, потому, что боитесь себя другого?

— Другого? Что вы имеете в виду?

— Более благородного и снисходительного, — улыбнулся я, присаживаясь на край стула рядом с регенерационной капсулой. — Вы ведь человек слова, адмирал, и доказывали это много раз, в том числе и в космических сражениях, — продолжил я, стараясь говорить мягко, но настойчиво. — Я лично видел, как вы не добивали беззащитные корабли своих противников в этой ужасной гражданской войне, когда другие командующие делали это просто так, из удовольствия… Вы не вырезали команды во время абордажей, если в этом не было необходимости, это я тоже знаю…

Демид вздрогнул и посмотрел на меня с нескрываемым изумлением. В его глазах мелькнуло что-то похожее на уважение, смешанное с настороженностью. Было очевидно, что он не ожидал от меня таких слов.

— Да, не удивляйтесь, — кивнул я, по своему истолковав его взгляд. — Я поднял файлы о вас и ознакомился с вашим послужным списком… Мне было интересно узнать о вас побольше… По итогу могу сказать, что мало кто в сегодняшней Российской Империи может похвастаться таким достойным поведением во время сражений, когда накал страстей и боязнь за свою собственную жизнь превращают всех нас в подобие зверей…

Я замолчал, давая Зубову возможность осмыслить услышанное. В тишине медотсека было слышно лишь тихое гудение аппаратуры да редкие сигналы мониторов. Демид молчал, погруженный в свои мысли.

— Мне не нужны их жизни, ведь они уже повержены… — наконец глухо произнес он, и в его голосе мне послышалась горечь. Казалось, перед его мысленным взором сейчас проносились картины прошлых боев — вспышки орудий, крики раненых, искореженный металл кораблей. И над всем этим — тяжкий груз ответственности командира, вынужденного принимать непростые решения.

— Вот именно, — кивнул я, соглашаясь. — В вас нет кровожадности, которую вам приписывают, а лишь честолюбие и неутолимая жажда всегда и во всем быть первым. Она ведет вас по жизни, помогая достигать невероятных для других людей высот, но она же легко может и погубить.

Зубов резко повернул голову и впился в меня пытливым, испытующим взглядом. Его глаза лихорадочно блестели.

— Что вы хотите этим сказать? — быстро спросил он, и его голос дрогнул от плохо скрываемых эмоций. Было видно, что мои слова задели его за живое. — Что плохого в том, чтобы желать всегда быть первым?!

— В подобном восхождении на вершину славы вы приносите в жертву свою честь, — пожав плечами, произнес я, безжалостно глядя в потемневшие от боли глаза Демида. — Оставим пока тот роковой выстрел, в результате которого погиб наш государь-император… Лично я, в отличие от многих других, догадываюсь, что стало его причиной. Но опустим данный эпизод…

Я сделал многозначительную паузу, наблюдая за реакцией Зубова. Тот заметно напрягся, его руки непроизвольно сжались в кулаки. Но он продолжал упрямо смотреть мне в глаза, ожидая, что я скажу дальше.

— Однако помимо этого, — неумолимо продолжал я, — вы напали и хладнокровно убили своего в тот момент командира — контр-адмирала Шувалова, чтобы завладеть его кораблем и стать командиром Гвардейской Эскадры. А сейчас я узнаю, что вы вновь убили, только уже своего прежнего покровителя — Ивана Федоровича Самсонова, чтобы самому править Санкт-Петербургом-3 и называться диктатором-регентом…

Демид дернулся как от удара и зажмурился, не в силах выносить мой обвиняющий взгляд. Его лицо исказилось, словно от невыносимой муки, а грудь часто вздымалась, с трудом втягивая воздух. Я понимал, что сейчас причиняю ему боль, бередя старые раны, но твердо знал — это необходимо. Только так можно было достучаться до его совести, до тех остатков чести и благородства, что еще теплились в его душе.

— Ставки растут, Демид Александрович, — мягко, почти сочувственно произнес я. — И демоны внутри вас, которым вы служите, требуют все новых и новых жертвоприношений. Но вы не такой жестокий, как хотите казаться. Совесть не дает вам спокойно спать, и только поэтому вам сейчас так плохо от того, что вы вынуждены принимать от меня помощь…

Зубов судорожно вздохнул и медленно открыл глаза.

— Я не хочу в данный момент говорить о Шувалове, — хрипло выдавил из себя Демид. — Наше соперничество с этим человеком имело предысторию и длилось очень давно. А что касается Самсонова, то вы не правы, говоря о том, что я убил его из-за жажды власти. Этот человек обезглавлен за то, что отнял у меня самое дорогое на свете — мою любимую женщину…

Я застыл, пораженный этим неожиданным признанием. В голове вихрем пронеслись обрывки услышанного и увиденного ранее в новостях и эфире, складываясь в единую мозаику. Так вот в чем было дело! Не власть и не тщеславие двигали им, а любовь и жажда мести. Как же я сразу не догадался?

— Не может быть, я не знал об этом! — искренне изумился я, глядя на Демида совершенно новыми глазами. Сейчас он представал передо мной не грозным диктатором и безжалостным убийцей, а глубоко несчастным, раненым в самое сердце человеком. — При каких обстоятельствах это произошло?

Зубов скрипнул зубами и отвернулся, пряча от меня взгляд. Было видно, каких неимоверных усилий ему стоило сдержать рвущиеся наружу эмоции.

— Иван Федорович насильно забрал себе девушку, которую я любил больше жизни, — глухо, почти шепотом произнес он. В его голосе звучала такая неподдельная, кровоточащая боль, что у меня мороз прошел по коже. — Я не жалею, что этот мерзавец мертв! Жаль, что человек умирает только один раз…

Повисла тягостная, вязкая тишина. Мне нечего было возразить на эти страшные по своей беспощадной искренности слова. Я вдруг с пугающей ясностью осознал, что на месте Зубова поступил бы точно так же. Месть за поруганную любовь, за искалеченную судьбу — что может быть справедливее и естественнее?