Адриана. Наказание любовью

Оскар поднял на меня взгляд. До чего у него красивые глаза.

— Оскар, вы играете с огнем, — сказал я тревожным тоном и услышал ожидаемый ответ.

— Я не трус.

После этих слов он выпрямился, поправил полы камзола, придавая себе уверенный и несокрушимый вид.

Риск и героизм — вот что привлекает мужчин больше всего. Главное теперь умело повернуть все обстоятельства на свою сторону.

— Вы и вправду беспокоились обо мне? — с напускным восторгом спросил я.

— Да, — ответил учитель и снова посмотрел на листы бумаги.

Я встал из — за стола и подошел к нему ближе. Он даже не посмотрел на меня.

— Вы слышали, что случилось с моим отцом бертом? — главное теперь навести его на нужную мысль.

— Да, эта новость беспокоит многих, — теперь я понял — он прятал от меня свой взгляд. Вот только почему?

— Возможно, меня в этом монастыре скоро не станет.

Оскар наконец посмотрел на меня и отложил листы.

— Не станет? Вы уезжаете, Адриана? — голос у него дрогнул.

— Возможно, меня увезут…

Оскар хотел спросить “куда” но я его остановил, приложив палец к своим губам.

— Об этом меня не спрашивайте. Но вас я буду помнить всегда, честное слово, — слишком наигранно сказал я, но он хотел услышать именно это.

Оскар вдруг поднялся со стула. Он стоял так близко, что наши тела почти соприкасались. Я почувствовал жар.

— Адриана… — только и успел сказать он, и я поцеловал его. Правда я не знал, как ведут себя девушки с парнями и по привычке схватил его за талию, прижал к себе и, взяв его за подбородок, припал к губам. Сделал я это намеренно, зная, что мужчина, особенно влюбленный, в такие моменты думает не всегда головой… и его можно уговорить почти что на что угодно.

Правда учитель оказался не так робок и его руки сразу оказались почти на моей заднице. Демонюги!

Я резко отстранился. Нет это слишком! Я по сути парень целуюсь с мужиком, а он еще и руки распускает, гад! Но что не сделаешь ради свободы!

— Оскар, хоть я и дочь берта-правителя, моя жизнь не стоит и гнутого медяка, — пожаловался я и пока он не успел как следует подумать, снова поцеловал его в губы. — Вы настоящий, смелый, благородный. Никогда прежде я не встречала таких мужчин! Да я вообще никогда не любила мужчин!

Эх, слышал бы и видел меня сейчас мой папочка!

Похоже все же я перестаралася: учитель был ошеломлен моей смелостью. Он помотал головой.

— Послушай, Адриана, я не такой вовсе. Был бы я такой…

— Какой — такой? Кто-то только что утверждал, что он не трус, — напомнила я, ударив по его самолюбию. Самолюбие — слабое место мужчины. — Человек, который утверждает, что за Бесконечной пустыней есть жизнь — определенно смел.

Бох свел брови.

— Не стоит больше меня целовать, леди Адриана, если это увидят, не мне, не вам не сдобровать.

— Вы правы, — надежда обрести свободу таяла, как блестящий зимний лед на голых степных камнях. Видимо, он из тех немногих, что думают не только… — Все должно идти своим чередом.

Он вдруг взял меня нежно за руки.

— Ну сама рассуди, я всего лишь неудачник, учитель, чудак который ищет то, чего возможно и нет. Что я могу сделать?

— Ты просто люби меня, — интерес к нему сразу остыл. — Прощай, мне пора идти на обед.

Я вовремя отошел подальше от учителя. В дверь заглянула матушка Люцила. Толстуха с подозрение посмотрела на наши расстроеные лица.

— Надеюсь, леди Адриана не перечит вам, господин Бох, — обратилась она к учителю.

— Да, она ужасно ленива и не желает заниматься как следует, — неожиданно сказал он.

Я сжал от обиды губы.

— Не правда, я стараюсь, господин учитель.

— Мда, тогда я этого старания не замечаю, леди Адриана. Ничего, я вобью в вашу голову знания, что бы мне это не стоило.

Лцила услышав его упреки в мой адрес, вся расцвела от радости. Выпрямила спину и больно дернула меня за руку.

— Может стоит наказать ее послушанием, господин Бох? — предложила она.

Я обиженно посмотрел на того, кого еще минуту назад целовал, преодолев всякое стеснение и отвращение. Так мне и надо. Наивный балбес!

— Позвольте заниматься с ней более усиленно. Завтра в то же время. Проследите за этим, матушка.

— Уж я то за этим прослежу, — явно обрадовалась Люцила — Никогда прежде не встречала я, господин учитель, таких возмутительных девиц.

— А я таких возмутительных монахинь, — сильная обида и стыд, которого я ранее не испытывал, готовы были вырваться из моей груди в виде крепких ругательств. Девчонки в таких вот ситуациях обычно сразу в слезы. Но когда я был парнем, мне твердо вбили — распускать сопли, значит показывать свою слабость, а враги, как известно только этого и ждут.

Я сильнее сжал челюсти, подавляя желание разразиться словесной тирадой и вышел прочь из комнаты для занятий, даже не соизволив спросить на это дозволения у своих наставников.

***

Вечер выдался тяжелым. Я метался в расстроенных чувствах по своей комнате, несколько раз принимался отжиматься от пола, но руки тряслись от волнения. Внутри вскипала злоба на себя и весь этот несправедливый мир. Если есть в нем справедливость, то она точно всегда проходила мимо меня.

— Ну зачем, за что! — разразился я криком и больно ущипнул себя за грудь. — За что мне это уродсво?

Обычно вечером ко мне заглядывала Бетти и тогда мне сразу становилось легче и вот такие мысли отступали прочь. Но Бетти не было рядом. На крики из коридора прибежали служанки и сестра Анкила.

— В чем дело, Адриана?

— В чем дело? Спросите у жрицы Мафеты в чем дело, — крикнул я ей. — Спросите и выпустите меня из этого проклятого места!

Я сорвался, вернее сорвалась. Я парень, мужик, а не барышня. Я будущая опора Сендарина…

Вслед за служанками и Анкилой прибежали евнухи и лекарь Мартиус. Они быстро скрутили меня и повалили на кровать. Евнухи крепко держали за руки.

— Обострение, — поставил диагноз лекарь и достал аккуратно завернутый в бумажку порошок. Я сразу узнал — это успокоительное, которым меня обычно поили на ночь.

— Адриана, расслабьтесь, мы не сделаем вам ничего плохого.

— Я сам! — потребовала я. — Я сам выпью эту отраву!

Старик попросил евнухов ослабить хватку. Я взял у него порошок. Воду мне принесла одна из служанок. Принял лекарство и лег на кровать тяжело дыша.

— Послушайте, ведь вы знаете, кто я на самом деле? — спросил я у Мартиуса.