Афганский рубеж
Шрифт:
— Командир, пару минут вашего времени, а потом Димон пойдёт за бумажкой, — сказал я, подошёл к столу и облокотился на него.
— Саня, хватит…
— Вот и прекрасно! Я хочу сказать, что не стоит вам торопиться. Просто так человека с войны, а мы уже почти на ней, не отправишь. Тут веская причина нужна, — перебил я Енотаева.
Подполковник пожал плечами и подозвал к столу Батырова. Димон шёл медленно, будто ноги у него сейчас подкосятся.
— Две минуты, Клюковкин.
— Ага! Так вот, Петрович, какая петрушка получается, — начал я, и Енотаев чуть челюсть не обронил на стол. — Димон должен
Комэска продолжал смотреть на меня глазами офигевшего енота.
— Теперь что происходит, — сказал я и сел рядом с Енотаевым. — Димона отправляют обратно с формулировкой какой? Правильно — профнепригодность. Но он годен и летает. Плоха причина отправки. Соответственно, тебе Петрович прилетает.
— Какой я тебе Петрович? Чего это с ним? — обратился Енотаев к Батырову, когда я положил руку подполковнику на плечо.
— Он после удара головой такой. Не обращайте внимания, — махнул рукой Димон.
— Так, Клюковкин, время вышло, — скинул мою руку со своего плеча комэска.
— Не-а, командир. Димон, братан…
— Когда ты только родственником успел моим стать, не знаю, — вставил свои пять копеек Батыров.
Совсем уже оборзел! Я тут распинаюсь, спасти его пытаюсь, а он подыграть не может. Ладно, надеюсь, следующий намёк поймёт.
— Значит, старший лейтенант Батыров может уехать только по двум причинам отсюда — трусость и собственное желание. Что выбираете?
— Он по собственному желанию будет писать, — возмутился Енотаев.
Вот тот самый момент, когда Димон может себя спасти.
— Я не буду писать по собственному желанию, — тихо сказал Батыров.
— Это с какого перепугу?! — взревел Енотаев.
— Вот и я про это же, Ефим Петрович! — радостно воскликнул я. — Димон — не трус. Тут вы не докажете обратное, а выгнать можно только по трусости. Но тогда последствия будут такими: клеймо ляжет на Батырова, на эскадрилью, на полк. Самое плохое — и на полковника Доманина, подписавшего рапорт в последний момент. А это такой уважаемый человек!
Поднимаюсь со стула и подхожу к Батырову, встав плечом к плечу.
По Енотаеву видно, как в его голове перемешались мысли. Пускай я загнул, что клеймо упадёт на Доманина. Тут главное было — помасштабнее последствия изобразить.
Ходил комэска перед нами в течение минуты, но пока ничего не придумал. Достал пачку «Космоса» и постучал несколько раз сигаретой по крышке коробки.
— Лейтенант Клюковкин, — громко произнёс командир эскадрильи.
— Я!
— За нетактичное поведение со старшим по званию объявляю выговор! — объявил Енотаев.
— Есть выговор, — ответил я.
Ефим Петрович убрал сигарету, а затем и пачку в карман.
— Теперь, что касается… — начал комэска.
В коридоре послышалось, что кто-то подал команду «Смирно». Через несколько секунд в дверь Ленинской комнаты начали стучать очень сильно.
Батыров быстро открыл дверь и отошёл в сторону. Это был командир местного полка Петров в повседневной зелёной форме.
— Важный разговор? — спросил он, указывая на нас.
—
Уже закончили. А у вас?— У меня очень важный. Телеграмма пришла со штаба округа, — ответил Петров, снимая фуражку.
Енотаев взглянул в бумагу, которую передал ему командир полка. Выражение лица у комэска стало серьёзным.
— Батыров, через полтора часа все в классе предполётных указаний.
— Все? — уточнил Димон, намекая и на себя тоже.
— Все лётчики абсолютно. Выполнять, — уточнил Енотаев и быстро покинул Ленинскую комнату с командиром полка.
Телеграмма, видимо, очень важная, раз командир полка сам её принёс. Я выглянул в окно, чтобы посмотреть, куда направился Енотаев. Комэска сел в машину к Петрову, и они поехали в сторону штаба.
— А если что-то насчёт верблюда? — кряхтел на кровати Чкалов, который лежал «без задних ног».
Устал Лёня за утро. Практически выступил в многоборье — и тяжести передвигал, и верхом ездил, и бегал ещё.
Догадки строились самые разные. Кто-то даже решил, что нас домой отзывают. Думаю, что просто какое-то уточнение будущей задачи в Афганистане.
Пока я надевал комбинезон, на табуретку рядом с кроватью сел Батыров.
— Саня, спасибо хочу сказать.
— Рано ещё. Комэска вердикт ещё не поменял. Так что пока опасность сохраняется.
— Всё равно, надежда есть, что дело не дойдёт до… верха. Это ж и правда клеймо. А так, может, всё обойдётся.
Батыров совсем не хочет понять, что репутация его сейчас не самое главное. Как он будет в Афганистане сохранять спокойствие, если он здесь ступор ловит?
— Тебя только репутация беспокоит? — спросил я.
— Я не хочу уехать с позором, — прошептал Батыров.
— И не уедешь. Но ты должен себя преодолеть. Сейчас твой рубеж не река Амударья, и не хребет Гиндукуш. Твой «Афганистан» начинается с кабины Ми-8 и той посадки на площадку. Покоришь этот рубеж, дальше будет проще, — сказал я, похлопав командира звена по плечу.
Я пошёл в направлении выхода, но меня окликнул Батыров.
— А твой где рубеж?
— Не знаю. У самурая нет цели, только путь, — улыбнулся я.
В назначенное время мы с планшетами и книгами подготовки к полётам расселись в классе на КДП. Погодка уже была достаточно жаркой. Так что работающий кондиционер БК-2000 был как нельзя кстати включён.
Морозил он знатно. Сразу я решил предложить попробовать достать где-то несколько таких штук и взять их с собой в Афганистан. Насколько я помню, мы летим в Кундуз, а там уже начинали возводить всем известные щитовые домики. Если не изменяет память, называли их «модули».
— Саня, ну какой домик? Палатка — наш дом на ближайшее время. Кто будет заморачиваться? Мы пока долетим, всё уже закончится, — отмахнулся штурман эскадрильи.
Пока мы ждали комэска, он нам показал маршрут, которым мы будем перелетать в Кундуз.
— Летим строго вдоль железной дороги. Погоду уточним, но уже весна. Туманов минимум. С одной посадкой в Бокайды долетим.
— Зачем нам садиться в Бокайды? 500 километров можем и без дозаправки пролететь, — заметил Лёня.
Говорит он верно, что без дозаправки долетим. А вот прохождение таможни не учитывает. Об этом ему и напомнил штурман эскадрильи. После этого появился и Ефим Петрович.