Афина Паллада

— Затронь и это в речи.

— Но мог бы случиться падеж. И тогда отвечал бы Муратов.

— Расформирования бывают неизбежны…

— Остановись, там сайгак в кустах, раненый, наверно, добить надо. Какие люди — подранка оставляют! Он же мучается!

— Брось! Ночью волки добьют!

На конференции разговор зашел о другом. Начальник территориального управления, молодой худоплечий парень, с бледным волевым лицом, с ржаными волосами и беспалой рукой, критиковал руководителей хозяйств за недостатки в быту чабанов.

— Некоторые чабаны живут в первобытных землянках, даже Лев Толстой описывал более современные сакли. Зайдешь — как в каменный век. Кресалом, как в войну, пользуются. О бане не слыхали. Стола не имеют — на полу едят. Рядом, в другом хозяйстве, живут чабаны, как люди: чистые домики, мебель, ну, электричества, конечно, нет, но книги, радио есть. У таких, как правило, и показатели выше. Надо, чтобы чабан чувствовал себя на отгонных пастбищах, как дома… Требуйте, добивайтесь, наш край один дает больше половины советской тонкорунной шерсти. Нечего прибедняться!..

Начальник затронул больной вопрос. Быт чабанов не был таким уж вопиющим, но люди никогда не упускали возможности поговорить о своих потребностях, а потребности, как известно, растут. Выступить захотели многие. Одни говорили пространно, другие лаконично. Молодой веселый даргинец долго молчал, взойдя на красную трибуну. Потом сказал одну лишь старинную поговорку и удалился.

— Чабан половину живой, половину мертвый.

Плохое произношение даргинца затемнило и без того загадочную фразу. Начальник переглянулся с членами президиума, пожал плечами.

— Не понял.

— Чабан наполовину в этом мире, наполовину в дальнем, степном, как будто по ту сторону, — сказал голубоглазый лезгинец, прекрасно владеющий русским языком: служил в Московском гарнизоне.

— Чабан жив для работы и желудка, — втянулся в пояснение Саид, — и мертв для всего, что происходит в мире, даже газеты редко видим.

— Дошло! — Молодой начальник улыбнулся.

— Я встретил чабана, — продолжал Саид, — который не слыхал о запуске спутников и ракет…

— Невероятно! — Начальник засмеялся.

— Правда.

— Как ваша фамилия!

— Муратов.

— Выходите на трибуну, товарищ Муратов!

Саид вышел. Оглядел низкий прокуренный зал и заволновался.

— Я чабаную недавно, лет пятнадцать, но много хочу сказать. Поговорка хорошая. Но есть и другая медаль. Есть чабаны, наполовину мертвые оттого, что на деле довольны своей жизнью, хотя на собраниях любят плакать. Как один в кинокартине сказал: «Зачем мне коммунизм, мне и при социализме хорошо!»

Начальник подбадривающе кивал, глаза его стали серьезными. Бекназаров в первом ряду напряженно покусывал карандаш.

— Тише! — крикнули в зале.

— Довольны потому, что имеют собственные отары в отарах артельных и государственных. Они согласны жить в землянках, печь лепешки в золе, не надо им радио и спутников! Лишь бы, кроме зарплаты, иметь доход от собственных овец!

Шелест прошел по залу.

— Я тоже имею в отаре собственных овец. И это вроде законно. По положению, мы, чабаны, имеем право держать овец на питание. Где двадцать, где десять — одного устава нет. Я думаю, повар всегда будет обедать из того котла, в котором он готовит. В нашем мусульманском Коране, да и в Библии, написано: не завязывай рта волу, когда он молотит хлеб.

— Быть у воды да не вымокнуть! — выкрикнул вторую поговорку даргинец, гордый оттого, что положил начало большому разговору.

— Но этим пользуются. Сегодня у меня двадцать овец, а завтра я купил или получил от окота еще двадцать. А своей овечке я и дерти подсыплю больше и сена дам позеленее, помельче. Сдохла моя овца — я ее за совхозную сдам, а себе выберу лучшую матку в отаре. Аппетиты бывают разные. В прошлом году уволили Салашвили. Сто тридцать маток приобрел он за полгода работы. Это тринадцать тысяч новыми.

— Где же он взял их, по-вашему? — крикнул кто-то с места.

— Что такое «валуховый окот»? — полистал блокнот начальник.

В зале засмеялись. Бекназаров принялся делать какие-то угрожающие знаки Муратову, и Саид смутился.

— Без фактов говорить нельзя.

— Ну, а так, в принципе… Говорят, такой «окот» есть.

Не стал бы Саид без фактов позорить рыцарей ярлыги. Но, как на грех, снова встретил взгляд своего управляющего. На губах Бекназарова каменное презрение. Волком смотрит Ибрагимов. В зеленых глазах Муратова вспыхнули огни гнева.

— Сбивают маточные и валуховые отары из молодняка. Матка дороже валуха. Ей подрезают хвост на манер валуха и загоняют в валуховую отару. И получают тайный, «валуховый окот». Всякие пути есть. Один делал так. Отару осеменяют искусственно в начале зимы, чтобы весной получить ягнят. А он в конце лета пускал на жирных маток барана-производителя и в январе получал тайный приплод, а весной окотившуюся овцу выдавал за яловую…

— Перерыв надо! — потребовали некоторые.

Регламент действительно нарушался.

В перерыве начальника управления окружили чабаны и руководители. О чем-то с ним говорил Бекназаров, и Саид перехватил взгляд начальника, брошенный в его сторону. Беседуя с другими, начальник незаметно подошел к Муратову.

— Значит, пятнадцать лет уже чабануешь? — спросил он. — Сколько же тебе лет?

— Тридцать стукнуло.

— Зарабатываешь как?

— Сто шестьдесят, сто восемьдесят.

— Хорошо, не меньше инженера.

— Все равно инженеры выше нас.

— Почему же?

— На чабанов такой взгляд есть, будто чабан не профессия. Провинился агроном или тракторист — его в чабаны посылают. А в нашем деле тоже голову надо иметь.

— Опрокинем этот взгляд, уравняем вас с физиками и космонавтами!

— До космонавтов нам далеко. Ломаю себе голову: неужели они такие же люди? Завидую им. Большая у них жизнь. Но свою работу тоже люблю. Собак люблю. У меня первые собаки. Приезжайте в гости на кошару.