Афина Паллада

— Шашлыком угостишь?

— Хаш сделаю — чего там шашлык!

— Что у тебя с семьей? — понизил голос начальник. — Не ладится?

— Раньше ладилось, теперь, правда, не ладится, — покраснел чабан. — Вот полюбил чужую жену, и она хочет со мной. Нехорошо это, а ничего не можем с собой поделать…

— Ладно, поговорим еще об этом, не падай духом, все будет хорошо. Приглашаю тебя на краевое совещание передовиков животноводства как гостя.

Бекназаров стоял невдалеке и, как только начальник отошел, приблизился к чабану.

— Чего спрашивал?

— О жизни, на краевое совещание пригласил.

— Зачем поедешь? Писал чего?

— На совещание, он же сказал!

— Смотри и там не наплети с три короба, смешно было слушать, как баба на базаре болтал! — Управляющий подчеркнуто запахнул полушубок и пошел к кругу начальствующих.

Чабан покраснел, словно его уличили в чем-то постыдном. Подошли Агаханов, Петренко, Маркелия и пожали ему руку.

Несмотря на заклинания муллы, Секки не беременела. В таком случае горцы обычно разводятся. Хасан пил какие-то настои из трав, часто лечился у знахарей, «чтобы получить силу», — ничто не помогало. Хасан знал о жажде материнства у жены, понимал, что граненый клинок шариата не устрашит ее. По совету Магомета он решил обратиться к новым законам, чтобы вернуть Секки.

Бекназаров выслушал Элисханова и согласился, что Муратов нарушает моральный кодекс строителя коммунизма. Пока Саид был на краевом совещании животноводов, в поселке Новая Жизнь состоялось производственное собрание. Третьим вопросом в повестке дня было: морально-бытовое поведение старшего чабана Муратова и рабочей Элисхановой. Маркелия протестовал против третьего вопроса, так как не было Муратова.

— Неважно, — заявил Бекназаров. — Пусть народ решает.

На собрании выступила учетчица, громила Муратова и Элисханову за распущенность, предложила уволить обоих.

— Им только того и надо! — пустил шпильку хромой тракторист.

Бекназаров сказал кратко:

— Разрушать две семьи не позволим. Какая гарантия в том, что Элисханова не бросит Муратова ради новой любви, а Муратов — ее? Они себя показали уже. Пусть выступит Элисханова.

— Чего она может сказать? — закричал Ибрагимов. — Как мужа обманывала? Знаем это! Муратов чужих овец считает, а чужую жену силой захватил, как бандит! Элисханов говорил, что Муратов ружьем ему угрожал! Гнать таких в три шеи!

Некоторые одобрили слова Ибрагимова: не понравилось им выступление Муратова на партконференции.

Вышел Маркелия:

— Я так понимаю: ни аллах, ни Советская власть не могут развести или свести жену и мужа. Закон может только на бумагах оформить это. Что же вы, сильнее аллаха или Советской власти, что хотите протоколом обязать Элисханову жить с человеком, которого она не любит?

— Ты христианин, — сказал Ихан-Берды, — не лезь в мусульманское дело.

— Товарищ Бекназаров, — подбоченился грузин, — разве здесь собрание мусульман?

— Ихан-Берды, завяжи себе рот! — крикнул Бекназаров, спуская на тормозах. — И ты, товарищ Ибрагимов, не горячись. Не след гнать хороших чабанов, а учить их надо. Элисханову предупреждаю: если не исправит поведения, уволим в два счета. И нечего тут рассусоливать! Подумаешь — вопрос! Надо думать, как из зимовки выйдем. Прав товарищ Маркелия, пусть аллах решает эти дела! У нас есть дела поважнее. Любите — пожалуйста, разведитесь, зарегистрируйтесь, а потом уже любите. А то получается, как с старое время, когда имели много жен. А Элисханова захотела два мужа сразу… Предлагаю осудить действия Элисхановой.

— Я против! — пылко вскочил Маркелия.

— А здесь будет голосование, товарищ Маркелия! Не думай решать за всех!

Предложение Бекназарова прошло.

С краевого совещания Муратов возвращался через неделю. Последние километры шел пешком. Шел и боялся: какие вести ожидают его на кошаре? Не увезли ли Секки в аул? Жива ли она?

В Ставрополе его наградили грамотой за отару. На плечах мешок с подарками. Мухадину — заводной самосвал. Али — нож-лису. Сафару — модные польские брюки с цветными швами и шестью карманами на молниях. Разият — шелковый платок… и два таких платка за пазухой — жене и Секки.

Валенки набухли: провалился в воду. Лед вспучен кругами, похрустывает подозрительно и ломко. Как сквозь мутное стекло, видны подо льдом стебли шевелящихся семиметровых камышей.

Кошару вода обходила — все в порядке.

Уже бежали мордастые псы. На всякий случай лаяли тяжело и басово. Потом лай Стал радостным. Саид потрепал пушистые морды с умными желудевыми глазами, отдал им куски хлеба, сбереженные в пути.

Еще до кошары далеко, а навстречу летит простоволосая черноглазая Разият. Обняла старшего, взвалила на себя мешок.

Морозный ветер зло щиплет уши, крутит снежные смерчи. Мухадин, в камышовых шлепанцах на босу ногу, в коротенькой рубашонке и шапке размером с барана, ведет поить гнедую кобылу. Он чуть выше конского колена. Смело ступает по тонкому льду к черной вихрящейся полынье.

— Эй, штаны потерял, что ли? — смеется усталый Саид.

— Здравствуй, большой папка! — Мальчишка обрадовался, но дело начатое продолжает — ведет кобылу поить: суета не украшает мужчину.

Вдруг Саид остановился, прислушался, глядя на камышовую ограду база. Ветер звенит сухими метелками. У ворот база сугроб.

— Отара где? — крикнул чабан на уныло потупившуюся арбичку.

Ограда скрывает внутренность база, но чабан не услышал дыхания восьмисотголовой отары.

— Забрали, — заплакала арбичка. — Расформировали. Управляющий и зоотехник. Вода, говорят, близко подошла.

— Где подошла? Так и было! Выход на бурун показывали?

— Да, и мост Али предлагал ремонтировать, одну сторону мы сделали из бревен, что ты возил.

— Когда забрали? — полыхает гневом чабан.

— Четвертый день уже.

— Почему отдали? — как плетью, хлещет он женщину. — Кто разрешил? Где Али и Сафар?

— В карты играют, — виновато опустила плечи Разият.

— Я им покажу карты!

Едва старший ступил на порог, братья вскочили.

— Почему сидите дома, интересно мне знать?

— Мы решили расчет брать, — ответил Али.

— Пока не взяли, режьте камыш.

— Снег идет, — вставил Сафар.

— Я сказал…