Афина Паллада

Повесил Саид трубку со стыдом. Действительно, ходит, как маленький, всех просит помочь. Надо было на месте собрать актив, доказать свою правоту, вернуть отару.

С мыслью об активе он снова пришел в партком.

— Как коммунист я прошу вас собрать актив, вызвать Бекназарова, выслушать и другую сторону, на людях, не в кабинете. Главное не во мне — я вам на цифрах докажу, сколько мы потеряем шерсти…

Миловидное лицо исказилось страданием. Ну, сколько можно говорить об одном и том же! В конце концов все разрешается. На актив она согласилась. Саид простодушно передал ей разговор с помощником секретаря крайкома. Тогда она отложила созыв актива. Крайком партии в курсе дела. Муратова пока не поддержали, чего же ей лезть на рожон? Она агроном, парторга замещает временно, сама скоро в декрет уходит. Но она подняла трубку и созвонилась с Бекназаровым. Кончив разговор, сказала, добавив в голос железа:

— Вот видите, товарищ Муратов, кошара уже в кольце воды, а вы доказываете нечто противоположное. Вакантных отар у него нет. Подождите директора, он скоро выпишется из больницы. И потом Бекназаров жалуется на вас за какие-то моральные делишки. У вас, кажется, есть жена, а вы с чужой женой встречаетесь…

Саид вышел, не дослушав. Он надумал ехать к начальнику территориального управления. От этой мысли стало легко, словно все уже решилось в лучшую сторону. Сегодня ехать поздно, хотя без ужина скучно и лучше бы скорее приближаться к цели.

Занятая у аварца десятка кончалась. Саид перестал завтракать и ужинать, съедал комплексный обед в рабочей столовой за девятнадцать копеек или ограничивался бутербродом и стаканом молока.

Наутро попутный молоковоз подбросил его в управление.

Начальник уезжал на совещание в Ростов и спешно готовил доклад, приема не было. Саид распахнул черную клеенчатую дверь — кабинет пуст.

— Он работает дома, — сказал секретарь. — Можете позвонить.

Звонить домой не осмелился. Прошел к парторгу крайкома. Они знакомы. В бытность секретарем райкома парторг вручал Муратову партийный билет. На празднике урожая у одного костра шашлыки жарили в колхозном саду.

Парторг сидел за огромным столом и как будто скучал в одиночестве. Не спеша поздоровался, показал на стул с высокой, как в суде, спинкой. Медлительный, с тяжелыми руками — не так давно работал комбайнером. Выслушав Саида, он сказал:

— Чего ты мне доказываешь два часа? Ясно. Отару отобрали зря. Надо было переводить на резервную кошару. Почему он это сделал? Трения у вас были?

— Другом называл, в гости ходил, кормами помогал!

— На прежней работе он получил строгача. Недавно Барсов письмо прислал. По форме это донос на Бекназарова. А факты в письме подтвердились. Факты пока небольшие, но вот и с тобой шило лезет из мешка. После совещания мы приедем на Черные земли, проверим и Бекназарова. Все ты мне сказал?

— Нет… Полюбили мы… муж у нее, семья у меня… Осудили нас на собрании…

— Сколько лет ты прожил с женой? — не изменил тона парторг.

— Десять.

— Скажи честно, как мужчина, были у тебя другие женщины?

— Нет. Теперь вот случилось. Как будто снова родился.

— Жену любил?

— Как будто да. Смешно, конечно, немолодой я, а первая любовь только пришла.

— Ну, а как ее муж смотрит?

— Хватается, не пускает, увезти хотел, она спряталась, убить могут.

— Уехать вам надо на первое время, только, смотри, не ошибись, дров не наломай!

— Уехал бы, душа болит: пропадает хорошая отара, надо ее до окота довести.

— Хороший ты чабан, настоящий. Отару тебе вернут. Я звякну сейчас заместителю начальника. Если Бекназаров не выполнит предписания, снимем его совсем. Все.

Огромный, седой, бровастый, в вышитой косоворотке, подпоясанный шелковым шнуром, заместитель начальника управления знал множество кавказских языков, считал себя знатоком горцев и действительно был большим специалистом кавказской кухни. Как-то получалось, что он всегда работал заместителем в разных ведомствах и был даже заместителем министра в одной маленькой республике. Его кабинет и сейчас превосходил роскошью и размерами кабинет начальника. Он был стар, что давало ему некоторое преимущество, носил орден с гражданской войны, имел друзей в аппарате ЦК партии, всем говорил «ты» и все вопросы решал самостоятельно, подчас игнорируя или переиначивая приказы начальника.

Парторг сказал ему по телефону, что вопрос ясен, надо дать предписание в совхоз, чтобы Муратову вернули его отару. Но заместитель решил сам разобраться во всем и сделать лучше, чем парторг, еще молодой, неопытный парень — давно ли на руководящей работе!

Приходу Саида заместитель обрадовался так, словно ждал его долго.

— С Черных земель? Ну, садись, рассказывай, как там у вас дела! Как Хабраев работает?

Хабраев — директор МЖС, Саид не знает его.

— Я к вам вот по какому делу…

— Знаю, просили за тебя, подожди, отпущу тут одного, два дня ходит, шишка из центра… Марья Филипповна, давайте Просянникова!

Потом приходили механики, архитекторы, экономисты, председатели колхозов. Непрерывно звонили телефоны. Дважды вызывала Москва. Саиду было интересно присутствовать на командном пункте. Он вставлял свои замечания, увлекался, спорил, советовал заместителю.

Часа в три заместитель закрыл дверь на замок — «Марья Филипповна, меня нет!», — развязал объемистый сверток, стал обедать.

— Видишь, как работаем. Как трактора на пахоте. Поесть некогда. Говори.

Из советника Саид превратился в просителя. Отвечал, как на экзамене. Старался ничего не упустить, не забыть, даже блеснул особыми чабанскими знаниями, чтобы поднять себе цену.

Заместитель запил обед бутылкой боржоми, сделал несколько шагов по яркому ковру — послеобеденная прогулка — и решил:

— Поможем. Перешибем карту Бекназарова. Алло, междугородная! Правительственная! Да, из управления…

Соединили сразу. Удача близко шелестела страничкой блокнота заместителя. Он говорил с Бекназаровым ворчливо-командирским тоном, что-то записывал или рисовал, радостно кивал Саиду: все хорошо, а ты волнуешься. Чабану даже неудобно стало: столько хороших людей беспокоятся из-за него. А волновался он действительно. Закурил папиросу, одиноко забытую кем-то на втором столе.

За окном косо летел снег. Какой-то шофер постоянно хлопал крышкой радиатора. Понуро свесила голову у столба оседланная лошадь. Давно стоит: на седле шапка снега. Саид почувствовал нежность к лошади — он любил животных, которые никогда не обманывают.

Заместитель положил белую трубку с пружинящим шнуром, накричав на Бекназарова.

— Вот какое дело, Салаватов (пусть Салаватов), ты мне не все, выходит, рассказал. У вас там вражда завелась с Бекназаровым. Чего вы не поделили?

— Мы?.. Ничего не делили.

— Он что-то говорил о женщине. Соперничаете, что ли? Эх, молодежь! Поверь мне, старому хрену, — не теряй друга ради женщины! Не женися, молодец, слушайся меня…

— Женщина здесь ни при чем.

— Был один такой сукин сын, профессор Фрейд, он как раз говорил, что все дело в этом. Ну, ладно, это ваше личное дело. Он говорит: вы не сработались. А это важно и в аппарате и на местах. Бекназаров отвечает за сто тысяч овец. Когда я его ставил управляющим, он выторговал себе право самому подбирать кадры. Мы пошли на это. Слово дали. И с него спросим, конечно…