Ах, эта черная луна!

ЮЦЕР. Словарь французского языка на третьей секции книжного шкафа, вторая полка сверху.

ГЕЦ. И про опасного соперника, если за ним следует паж кубков, там тоже сказано?

ЮЦЕР. Слово в слово.

ГЕЦ. Поразительно! Я, знаешь ли, всем своим существом возражал против всяких там холериков-сангвиников-меланхоликов, уговаривал студентов, что изобретательность человеческой психики безгранична, а сочетания качеств делают любые реестры человеко-душ бессмысленными, а ты играешь со мной в какие-то дурацкие картинки… Сколько карт в этой колоде?

ЮЦЕР (задумчиво). Семьдесят восемь. Но перейдем к валету жердей. Это — трансформация, соответствующая ранней зрелости. Читаю: «Внезапный отъезд, отсутствие, бегство, эмиграция. Темноволосый мужчина, дружелюбен. Перемена места жительства. Перевернутая карта: разрыв, раздел, расхождение во взглядах». Соответствует, Гец. Честное слово, ложится на судьбу, как на нотную бумагу. Там-та-ра-рам! Я выпал вам всем для внезапного отъезда, бегства, эмиграции, разрыва и раздела. Что бы вы без меня делали? Но у вас был я, так захотела ваша судьба. А вот что означает король жердей, мужчина в цвете лет, на перевале жизни: «Честность и сознательность. Может означать внезапное наследство. На теневой стороне: суровая доброта, строг, но терпим». А! Какой прогноз! Не зря наша Мали без своих картинок и шагу не делала. Только она ошибалась, когда гадала на себя. Это я говорю тебе по секрету. Она гадала на королеву мечей, иначе говоря на даму пик, на женскую грусть, бесплодие, вдовью печаль, несправедливость и разлуку, с обратной стороны которых нас подстерегают коварство, измена, искусственность, ханжество и опустошенность. Но это вовсе не Мали. Это же типичный портрет твоей супруги. А ей надо было гадать на даму пентаклей, обычно называемую дамой бубен. Но… цвет глаз подвел. А еще правильнее, ей надо было гадать на карту большой арканы, на Жрицу, например. Но она не решалась. Не умела видеть себя в полную величину. А может, не хотела, потому что перевернутой Жрицей была Натали — страсть, сила и обман.

Как видишь, все наши проблемы начинаются с того, что мы не можем определить себя. А в результате перестаем понимать других, и карты перестают с нами разговаривать.

ГЕЦ (совершенно серьезно). Надо не забыть записать: «Мы не находим себя, и карты перестают с нами разговаривать». Карты говорили с тобой, Юцер? У них были голоса? Ты их слышал?

ЮЦЕР (надувшись). У меня не было карт. Карты Мали всегда держала при себе. Я читал это простенькое руководство и медитировал. Это входит в список признаков?

ГЕЦ. Это менее интересно, чем голоса. У нас впереди решение суда. А что ты не договорил в прошлый раз? Насчет злобы, двурушничества и скандала? Что именно ты имел в виду?

ЮЦEP. Ты ищешь ссоры?

ГЕЦ. Какая глупость! Мы же всего-навсего развлекаемся гаданием на сгоревших картах.

ЮЦЕР. И это все? И никаких задних мыслей?

ГЕЦ. Нет. Во всяком случае, у меня.

ЮЦЕР. Хорошо. Мне давно хотелось загадать тебе одну загадку. В КГБ мне показали бумажку, неважно кто, неважно когда и неважно по какому случаю. Доносик. На маленьком листочке. Врачи любят писать на таких половинках нормального листа. Там было несколько интересных сведений обо мне, в том числе рассказ о моих шашнях с женой небезызвестного главы этого заведения, моего сокурсника Пранаса. Ты не знаешь, кто мог написать этот донос?

ГЕЦ (удивленно и нервно). Откуда я могу это знать? Может быть, Леня Кац?

ЮЦЕР. Нет. Леня Кац не мог знать про Ванду, его тут уже давно не было. Про мой роман с Вандой, Гец, знал только один человек, мой ближайший друг, ты.

ГЕЦ (растерянно и испуганно). Как ты можешь! Об этом знали те, кто был приставлен следить за тобой. И за Вандой тоже наверняка следили. Наверняка!

ЮЦЕР. Зачем же было подчиненным Пранаса писать ему доносы на его собственную жену? Такие вещи говорят на ухо, за закрытыми дверьми. Их не доверяют бумаге.

ГЕЦ. Но… но кто-то мог обидеться на Пранаса и послать анонимку прямым путем, доносом в учреждение. Чтобы она прошла через большое количество рук и глаз. Кто-то явно хотел насолить Пранасу!

ЮЦЕР. Нет. Анонимку послали не в учреждение, ее подсунули Пранасу под дверь, удостоверившись, что Ванды нет дома.

ГЕЦ. Значит, кто-то не решался лично рассказать Пранасу столь пикантные вещи про его жену.

ЮЦЕР. Эта история занимала только часть доноса. В другой части содержалось то, чему полагалось лежать в официальном досье. Зачем же было подсовывать эти сведения под дверь?

ГЕЦ. Ну, тогда… Пранас мог сам написать этот донос. Это же он тебе его показал? С какой целью? Чего он от тебя хотел? Чем ты заплатил за его бездействие?

ЮЦЕР. Номером моего старого счета в швейцарском банке и доверенностью на имя старого однокурсника. Денег на счету оставалось очень немного. Скорее всего, Пранас хотел использовать этот счет для прикрытия каких-то своих денежных махинаций.

ГЕЦ. Вот видишь! Он сам сочинил эту бумагу, чтобы вынудить тебя дать ему номер счета.

ЮЦЕР. Тогда он явно перестарался. Ему было достаточно припугнуть меня на словах. А Пранас считал, что оказывает мне услугу. Просил пересмотреть списки друзей.

ГЕЦ. Когда это было?

ЮЦЕР. Давно. Делать этого я не стал. Пересматривать списки друзей — грязная работа. К тому же новые друзья вряд ли окажутся порядочнее старых.

ГЕЦ. Так ты все же подозреваешь меня. И подозревал все это время!

ЮЦЕР. Оставь. Я украл у тебя любимую женщину. Не знаю, как это у меня получилось, но я должен был быть осторожнее. Поначалу ты не был уверен, что твои родители согласятся на этот брак. Ты боялся потерять Мали навсегда. И ты решил, что лучше отдать ее мне взаймы и потребовать вклад назад, когда для этого наступит удобное время. Оно наступило. Я это понял и постарался исчезнуть. Облегчить процесс передачи. Но ты не решился. Возможно, испугался Розы Сулеймановой.

ГЕЦ. Я бы увел Мали в любой момент. Но она почему-то не соглашалась. Она любила тебя, Юцер, и страдала, и не понимала, как завоевать твою любовь. Ей казалось, что ты ее не любишь. Наверное, так оно и было.

ЮЦЕР. У любви есть много имен и разновидностей. Мали была слишком невесома, слишком уклончива. Она была лунным светом, Гец, а я был склонен к солнечному. Иногда я пытался поймать это зыбкое свечение и заточить его в свои ладони, а порой уставал от бесконечной погони. И все-таки я никого не любил больше, чем ее. Кроме Любови. Но зачем ты решил убрать меня, если Мали все равно была для тебя недостижима?

ГЕЦ. Я отказываюсь отвечать на этот вопрос.

ЮЦЕР. А я тебя не заставляю. Ничего не изменилось между нами, Гец. Если сосчитать все доносы, какие я писал твоей матушке, да еще за деньги, этот твой опус их не перетянет. Только скажи, зачем?

ГЕЦ. Мали узнала про Ванду, и на сей раз это ее ударило очень больно. Она много плакала, говорила, что ты готов отдать Любовь чужому человеку, чтобы выжить. Что, если такое случится, она наложит на себя руки. Что ты никогда не был ни настоящим мужем, ни настоящим отцом. Поначалу я подумал, что она говорит со мной как с врачом, и предложил ей рецепт. Ее необходимо было успокоить. Но она рассмеялась и сказала, что таблетки только загоняют боль внутрь, а от боли надо избавляться.

ЮЦЕР. Она просила тебя избавить ее от меня?

ГЕЦ. Нет. Она говорила что-то о том, что порой в крайней ситуации приходится жертвовать фигурой, и что она предпочла бы пожертвовать собой, но у нее нет выхода. Она ничего не просила. Но я услышал то, что хотел слышать. А через несколько дней после того, как я подсунул бумажку под дверь Пранаса, меня уволили с работы. Я пошел к добряку Гемизе, и он рассказал мне про человека, который по доносу друга пошел в Сибирь. В тот момент мне хотелось умереть, Юцер. Я даже обрадовался, что нас всех повезут по этапу. Я этого ждал. Ждал с нетерпением.