Ахилл

Как я уже говорил, "Слава Ахиллу!" — рыдая от умиления, восклицал он после этой победы. Но корабль Ахилла к этому времени стоял на якоре уже не у берега, а вдали, и все лодки куда-то подевались, так что доплыть до своего корабля Ахилл бы не сумел.

Еще не омывшись после сражения, Ахилл спросил у него грозно:

— Почему ты отогнал от берега мой корабль?

— О, Ахилл, мой Ахилл! — по-прежнему умиленно рыдая, сказал Агамемнон. — Сейчас не время для разговоров, ибо прежде мы должны предать огню тела наших павших, дабы тени их не скитались по земле!

На это Ахилл согласился. В самом деле, пока тени страждут на земле — не до споров.

Но вот погребальные костры отполыхали, пепел погибших был ссыпан в урны — и Ахилл с тем же вопросом снова приблизился к Агамемнону.

— О, Ахилл! — отозвался тот. — Можем ли мы вести разговоры, пока наши жрецы не принесли жертвы Танату, чтобы тот был благостен к теням, кои он уносит в царство Аида?

И снова Ахилл, всегда почтительный к богам, предпочел повременить.

Уже наступил вечер, когда он снова обратился к Агамемнону с тем же вопросом:

— Почему мой корабль не у берега?

Две дюжины гоплитов, в том числе и я, снова стояли наготове в царском шатре.

— Ах, да подойдет, подойдет к берегу твой корабль! — наконец утерев слезы, ответил Агамемнон. — Ну посуди сам — опрокинули бы вас (сохрани Зевс!) троянцы, прорвались бы к берегу, начали бы жечь корабли... Мог ли я допустить, чтобы они сожгли корабль моего Ахилла, да еще с такой драгоценностью, как его Брисеида, на борту? Ты не простил бы меня, если бы я допустил такое! Поверь, мой милый...

— Но теперь, когда троянцы не прорвались и, уверяю тебя, уже не прорвутся, — прервал его Ахилл, — прикажи вернуть корабль к берегу!

— Ты же видишь, мой мальчик, — возразил Агамемнон, — уже глубокий вечер, почти ночь. Только не ведающие наших богов финикийцы плавают по ночам, ахейцы никогда этого не делают, чтобы не вызвать гнев всесильного Посейдона.

— Дай мне лодку, — сказал Ахилл, — и я сам отправлюсь на свой корабль! Едва ли Посейдон будет слишком суров ко мне. Почему у берега нет лодок?

— Но, Ахилл! — ответил царь. — Лодок нет по той самой причине, о которой я уже сказал! Если бы прорвались троянцы, они бы сели в наши лодки и устремились к кораблям, чтобы их сжечь. Нет, я был предусмотрителен, и велел прорубить днища у всех лодок.

Будь терпелив, Ахилл, дождись утра, до того времени никуда не денется твоя Брисеида. А там уж, утром, когда боги проясняют наши головы, мы с тобой обо всем поговорим.

— Поговорим?! — воскликнул Ахилл. — Но разве мы с тобой уже не переговорили обо всем?! Разве я не выиграл для тебя это сражение? Теперь держи свое слово, не нужны больше никакие разговоры!

— Да, да, ты прав! — подхватил Агамемнон. — Слово, конечно же, надо держать! В особенности — если это не просто слово, а клятва, скрепленная именем самого Зевса!

Да будет тебе известно, я всегда держу свое слово, — пусть я не называюсь Агамемноном, если это не так! Но сначала и ты должен сдержать слово, которое дал раньше, чем я.

Ты ведь поклялся перед Зевсом, что прежде разгромишь троянцев, что повергнешь их грозного Гектора, — разве не давал ты такую клятву?

— Но... — не понял его Ахилл, — разве я не победил сегодня Гектора, разве я их сегодня не разгромил в сражении?

Трудно передать то удивление, что изобразилось на лице у Агамемнона.

— Ахилл! Мой Ахилл! — воскликнул он. — Уж не боги ли затмили твой разум?!

Ты говоришь, что победил нынче Гектора. Да, я видел, ты славно начал этот поединок, я даже видел, как Гектор, видимо, оступившись, один раз упал... Тебе бы тогда его добить — вот была бы победа!

— Он лучший, храбрейший и благороднейший из троянцев, — вспыхнул Ахилл, — и он не заслужил, чтобы его, поверженного, добили, как упавшего одра!

— Да, да, возможно, возможно... — кивнул Агамемнон. — Но так или иначе — а Гектор жив и даже не ранен; о какой же в таком случае победе над ним ты тогда говоришь, мой мальчик?

Теперь — что касается твоей победы над троянцами...

Да, твои мирмидонцы дрались отважно, тут никто не станет возражать. Однако потери троянцев, уверяю тебя, совсем не велики, и завтра... О, как я хотел бы ошибиться — но ты и сам увидишь! Завтра они с новыми силами двинутся на нас.

А если так — то о какой же решающей победе над ними может идти речь?

Нет, мой Ахилл! О, ты знаешь, как я всегда восхищаюсь тобой, однако ты и сам должен согласиться: нынче ты еще не доказал, что боги благосклонны к тебе. А стало быть, Брисеида, — неважно, рабыня она или жрица, — пока еще не может стать твоею.

Теперь скажу тебе честно. Лишь для того я велел отогнать подальше твой корабль и для того велел прорубить днища у лодок, чтобы уберечь тебя от возможной кары богов! Ибо, зная твой пылкий нрав, опасался, что ты бросишься к своей Брисеиде, не дождавшись, пока они, боги, дадут знать о своей воле, — а это, мой мальчик, было бы кощунством, и я не мог этого допустить.

Ахилл с трудом сдерживал свою ярость.

— Чего ты теперь от меня хочешь? — спросил он.

— О, — ответил царь, — только того же, чего хотел и раньше! Нанеси троянцам настоящее, решающее поражение, такое, чтобы им неповадно было больше выходить из-за своих стен.

Завтра... Ну, может быть, через день, они непременно снова двинутся на нас — тогда-то и ударишь по ним со своими мирмидонцами! Я уверен — ты наконец докажешь, что боги — за тебя!

— Сколько же троянцев должно пасть, чтобы ты был доволен? — спросил Ахилл.

— Конечно, хотелось бы, чтобы они остались лежать все, — сказал Агамемнон, — но я понимаю, понимаю, мой Ахилл, что так не бывает... Давай порешим так: если тысяча... нет, две тысячи их тел останется лежать на поле боя, — значит, боги решили все в твою пользу, а их воле, ты знаешь, я, как и всякий послушный богам ахеец, не стану противиться.

— Это все? — спросил Ахилл. — Ты отдашь Брисеиду после того, как две тысячи троянцев обагрят землю своей кровью?

— Лучше, конечно, если этих тысяч будет не две, а три... — сказал Агамемнон. — Но — ладно, ладно, так и быть, и двух тысяч будет достаточно!.. Однако это еще далеко не все, мой Ахилл...