Актуальные проблемы языкознания ГДР: Язык – Идеология – Общество
Шрифт:
· dat will ik Sei seggen, dat sali woll sinn;
· ja, ja, so is dat;
· dat konn’ Sei mi globen.
Он прерывает свою речь вопросами-обращениями к слушателю, типа:
· mein’ji nich uk?;
· wat seggen ji dortau?;
· dat wart woll gan, nich wor?
Он придает речи более свободный характер посредством шутливых замечаний, относящихся к прошлому, вроде: so ser uns Mudder uck all. Охваченный внутренним возбуждением, он употребляет нижненемецкие ругательные и бранные слова:
· oller Dussel;
· oll Ар;
· so’n Spijok;
· so’n Schiet;
· so’n Schietdreck;
· so’n Mess;
· so’n Messdreck
–
· dei konn’ mi mal all;
· dei konn’ mi an’ Tuffel tuten;
· dei konn’ mi mal giern hem’;
· dei konn’ mi an’ Mors licken.
На собраниях раздаются реплики типа:
· So wa(r)t dat ower nischt;
· dit jeht nu aber doch to wiet;
· na, dat will ik meinen.
Возможности и формы этой прагматической вариативности очень многообразны, поскольку в каждом разговоре она реализуется по-иному. Но во всяком случае, подобной сменой языка говорящий преследует определенную цель, которой он достигает, вставляя в систему верхненемецкого языка нижненемецкие слова и предложения и тем самым усиливая их прагматический компонент.
Заключительное замечание
В нашей работе мы исходили из наблюдений языкового употребления в сельскохозяйственных производственных кооперативах и народных имениях северных районов ГДР, проводившихся весной и летом 1970 года. Мы не концентрировали внимание на месте, специфической социальной группе или определенных языковых явлениях: была предпринята попытка составить общую характеристику представительной части коммуникативных отношений в области сельского хозяйства на исследуемой территории. При этом основное внимание было направлено на новые кооперативные и коммуникативные отношения в сельскохозяйственном производстве. В течение столетий в условиях господства феодальных и капиталистических производственных отношений коммуникативные отношения менялись лишь незначительно и в целом диалектные языковые системы удовлетворяли требованиям коммуникации. Лишь с наступлением общественных перемен, начиная с демократической земельной реформы и кончая созданием в сельском хозяйстве современных социалистических предприятий, произошли глубокие сдвиги в кооперации и коммуникации. Нам удалось установить, что коммуникативным изменениям, последствия которых уже заметны в отдельных частях разговорной и диалектной языковых систем, более всего способствовали:
· внедрение современной агротехники,
· разделение труда и специализация в производстве,
· промышленные методы организации труда, тесно связанные с социалистическим руководством и кооперативной демократией,
· а также, не в последнюю очередь, многосторонняя квалификация.
Мы сознательно ограничивались при анализе результатов опросов и магнитофонных записей рассмотрением перечисленных аспектов, тогда как другие общественные факторы (например, культурная революция в деревне или новый уклад жизни и новые обычаи) учитывались лишь дополнительно. При анализе эмпирического материала мы абстрагировались от особенностей коммуникативной ситуации, а также от социологической и социально-психологической характеристики участников разговора (например, их авторитет внутри группы) и от их речевой манеры в конкретном акте коммуникации. Мы поступали так для того, чтобы выявить языковые изменения и варианты общественной релевантности, как и их предпосылки. Было, однако, решено не типологизировать определенные языковые пласты разговорного языка. Модификации языка изучались в фонетико-фонологических, синтаксических и лексических частных системах разговорного языка и диалекта, а также в их структурной взаимосвязи и в аспекте их интерференции и вариативности. Наше исследование взаимоотношений общества, коммуникации и языка в сфере сельского хозяйства ГДР следует понимать как вклад в дело дальнейшего изучения этих взаимосвязей.
Рудольф Гроссе.
Верхнесаксонские диалекты и литературный немецкий язык
Нередко бывает, что жители соседних деревень подшучивают над какой-нибудь языковой особенностью, которую они замечают при частом общении у соседей и которая кажется им необычной, даже неправильной и забавной [274] . При общении с людьми из более дальних местностей наш слух меньше поражают частности; общее впечатление столь чужеродно, что обычно даются общие (часто весьма неопределенные) оценки вроде: речь в этой местности широкая, добродушная, острая, забористая, грубоватая. Этим определениям обычно присущ негативный или одобрительный оттенок, и некоторые из таких оценок весьма употребительны и даже распространены на всей территории немецкого языка. Так, наверное, с каждым, кто родился в Саксонии или родом из примыкающих к ней на севере или на западе местностей, случалось, что над ним подтрунивали
из-за его говора, когда он попадал в чуждое окружение. Пока мы в кругу своих, мы обычно совсем не замечаем то, что другим кажется таким смешным в нашем произношении. Это осознается, лишь когда сталкиваешься с пренебрежением, издевками со стороны людей иного происхождения, которые выражают свою оценку в добродушной пародии или злой насмешке.273
Rudolf Grosse. Die obersachsischen Mundarten und die deutsche Schriftsprache. Sonderausdruck aus «Berichte uber die Verhandlungen der Sachsischen Akademie der Wissenschaften zu Leipzig». Phil.-hist. Klasse, Akademie-Verlag, Berlin, 1961, Bd. 105, H. 5.
По докладу, прочитанному в День университета 2.10.1957 г.
274
Например, о жителях местности севернее Галле говорят, что они wel?rn (от wel?r «wieder»), потому что в позиции между гласными они вместо d произносят l. См.:
· H. Schonfeld. Die Mundarten im Fuhnegebiet. Halle, 1958, § 413.
В большинстве случаев это предложения со скоплением характерных слов:
n? jud j?bradn? jans is n? jud?jaw? jod?s
= eine gut gebratene Gans ist eine gute Gabe Gottes
(g > j, из Северной Тюрингии);
di hog?, bog? un sloxdn ol?s of en?r bo?g
= sie hacken, backen und schlachten alles auf einer Bank
(a > o в районе Ризы по сравнению с ? перед гуттуральными и назальными + согл. в районе Ломмацш).
Среди немецких диалектов и местных говоров верхнесаксонские занимают с эстетической точки зрения, несомненно, последнее место; и на их формирование не могло не повлиять то, что мы сами это сознаем и чувствуем себя в положении Золушки.
Каким же образом, однако, возникла эта негативная оценка? Ведь еще 200 – 300 лет тому назад считалось, как пишет, например, Филипп фон Цезен в своем сочинении «Adriatische Rosemund» («Адриатическая Роземунда») в 1640 г., что мейсенский диалект, «который является подлинным верхненемецким (hochdeutsch) языком», превосходит все другие. Как в Афинах говорили на самом изящном греческом языке, в Риме – на самой изящной латыни, «так и в Верхней Саксонии и Мейсене говорят на самом изящном верхненемецком языке». И в «Острове Фельзенбург» («Insel Felsenburg», 1731) Шнабель пишет:
«Они говорили на таком прекрасном верхненемецком языке, как будто были уроженцами Саксонии».
Готшед, родом из Восточной Пруссии, пишет в своем «Искусстве немецкого языка» («Deutsche Sprachkunst»):
«Вся Германия уже давно пришла негласно к единому мнению, и в Верхней и Нижней Германии уже признали: центральный, или верхнесаксонский, немецкий – лучший верхненемецкий диалект».
И Бодмер и Брейтингер, отнюдь не относившиеся, как известно, к сторонникам Готшеда, должны были с ним в этом согласиться. Брейтингер хвалит саксонцев за то, что
«их язык, который уже давно соперничает с другими диалектами в богатстве и выразительности слов, по крайней мере по благозвучию имеет преимущество перед всеми другими видами произношения в Германии».
А Бодмер добавляет:
«Насколько мне известно, Мейсен имеет полное право потребовать от других провинций Германии, чтобы они отказались от своего собственного произношения и диалекта в пользу мейсенского; со всех точек зрения в нем перед всеми другими имеются истинные преимущества, которые заложены в природе и сути языка. Я также не думаю, чтобы какая-нибудь провинция германской империи могла решиться оспаривать это право…» [275]
275
Цит. по: H. Becker. Sachsische Mundartenkunde. Dresden о. J., S. 140 ff.
Из этой книги заимствовано также многое другое. Я готовлю переиздание этого общедоступного и одновременно научно обоснованного исследования.
Как мог в течение последних двухсот лет произойти такой скачок от одной крайности к другой, от достойного подражания образца до положения осмеянного всеми пасынка в семье немецких диалектов? Меня со всей серьезностью спрашивали, не виновна ли в «упадке», «одичании» саксонского диалекта прогрессирующая индустриализация. А один довольно известный ученый [276] попытался доказать, что «франко-нюрнбергские языковые черты проникли в речь правящих сословий» в Лейпциге вследствие притока торговцев и что этот южнонемецкий (oberdeutsches) элемент стал преобладающим. Так что лейпцигские патриции того времени говорили якобы вовсе не на саксонский, а на франкский лад. Но у нас достаточно доказательств того, что прославленный мейсенский диалект в своих основных чертах был тем же языком, что и наш сегодняшний верхнесаксонский диалект. Причина перехода от наиболее почитаемого среди диалектов к презираемому связана не с изменениями в языке, а с изменением в оценке этого языка.
276
F. Karg. Flamische Sprachspuren in der Halle – Leipziger Bucht – «Md. Studien», 6. Halle, 1933, S. 52 ff.