Александра
Шрифт:
Спичек у меня не было. В итоге, я осталась, практически, в полной темноте. Но вскоре открылась дверь. Зашла матушка игуменья со свечой и от неё зажгла мою свечку. Ничего мне не говорила. И так же молча вышла. Я вновь осталась одна. Стала вновь читать молитвы. Читала, читала. В итоге стало клонить в сон, даже завалилась с колен на пол. Твою душу. Опять встала на колени. Так стояла, пыталась читать молитвы. Получалось откровенно плохо. В конце концов, плюнула на это дело и завалилась спать на лежак…
Игуменья посмотрела в оконце в двери. Царевна спала спокойно на лежаке. Даже свечку не погасила. На полу лежал раскрытый молитвослов.
…Проснулась я на рассвете. Вроде выспалась. Правда первое время не могла понять, где я и что происходит?! Потом вспомнила. М-да. Сама не знаю почему, но начала тихо декламировать:
Сижу за решеткой в темнице сырой.
Вскормленный… Вскормлённая в неволе орлица молодая,
Мой грустный товарищ, махая крылом,
Кровавую пищу клюет под окном,
Клюет, и бросает, и смотрит в окно,
Как будто со мною задумал одно.
Зовет меня взглядом и криком своим
И вымолвить хочет: 'Давай улетим!
Мы вольные птицы; пора нам пора!
Туда, где за тучей белеет гора,
Туда, где синеют морские края,
Туда, где гуляем лишь ветер… Да я!..'
Конечно, я переиначила немного стих. Ну и что? Заметила, как что-то мелькнула за оконцем двери. Сто процентов за мной наблюдали. На столике или то что считалось тут столом, стояла глиняная кружка с водой и в глиняной тарелке лежал кусок хлеба. Классный завтрак. Так, что там сейчас в Корпусе? Каша с мясом. Хлеб с маслом. Взвар с мёдом. Началось слюноотделение. Посмотрела тоскливо на свой завтрак. С такого завтрака и кони двинуть можно. Потом встала и стала приседать, вытянув руки перед собой. Присев тридцать раз, стала завтракать. Съев кусок хлеба, запила его водой. Замечательно! Просто блеск. Тяжко вздохнув, попыталась залезть на стол и выглянуть в окошко. Ничего не увидела, зато чуть не навернулась. Тихо про себя выругалась. Дверь в келью открылась и зашла игуменья. Покачала головой, забрала тарелку и кружку.
— Подождите, там ещё вода есть.
Матушка покачала головой.
— Это чтобы тебя ничто не отвлекало от молитв, Царевна.
Сказав это, она ушла. Дверь в келью закрылась, и я опять осталась одна. Делать нечего, надо молится. Встала на колени. Начала читать молитвы, которые знала. Часа через два, по моим расчётам, часы то мои у меня тоже забрали, спина совсем затекла, как и колени уже болеть начали. Встала, походила. Легла на лежак и задрала ноги вверх, уперев их об стенку. Естественно, рубашка задралась. Но мне было наплевать. Я делала себе релакс…
…Матушка игуменья прошла к кельи. Рядом с ней стояли две монашки. Они смотрели в оконце двери и хихикали.
— Это что такое? — Две молоденькие монахини быстро развернулись и опустив глаза в пол, попросили прощения. — Идите и молитесь. — Девушки быстро исчезли. Игуменья подошла к двери и заглянула в оконце. Увидела Царевну. Та лежала на топчане, задрав ноги вверх и шевелила пальцами ног. При этом водила
руками в разные стороны и что-то говорила:Обыкновенным было это утро
Московское и летнее почти что,
Была еще обыкновенней встреча:
К кому-то кто-то на часок зашел.
…И вдруг слова благоуханьем стали.
Казалось, что шиповник говорит
И голос ал, душист и свеж безмерно…
Как будто та сияющая сущность,
Которая мне десять лет назад
Открылась — снова предо мной возникла.
Как будто вдруг светильники зажглись
Как те, что видел Иоанн когда-то,
И тайный хор, тот, что в листве живет
Таким был голос, певший…
Так нам его описывает Дант.
Игуменья опять сокрушённо покачала головой, улыбнулась доброй улыбкой, отодвинула засов и зашла в келью…
…Ну вот, релакс закончился. Опустила ноги, оправила рубашку. Встала. У входа стояла матушка игуменья.
— Царевна. Что ты делаешь? — Смотрела на меня строго.
— Я делала релакс.
— Что делала?
— Релакс. У меня спина затекла и ноги заболели. Я решила, что мне нужно немного передохнуть. Это не допустимо?
— Что ты говорила, когда лежала, задрав ноги вверх, прости Господи?
— Стихи читала. Анна Ахматова. Называются «Обыкновенным было это утро».
— Не знаю я, что такое стихи и кто такая Анна Ахматова. Но здесь так нельзя. Это монастырь, Царевна Александра. Это божье место. Здесь угодна только молитва.
— Простите, матушка игуменья. Я больше не буду.
— Хорошо. Молись, дитя моё.
Она вышла. Я оглянулась на коврик. Хорошо, что здесь полы деревяные, а то босиком я точно бы уже околела, даже не смотря на лето. Встала на коврик коленками и начала опять молится. Дотерпела до того момента, когда матушка игуменья принесла мне кружку с водой и кусок хлеба. Поставив на «столик», вышла. Я воровато оглянулась. Вроде все свалили. Подскочила. Запихала весь хлеб в рот, запивала. Господи, как я есть хотела. Хлеб почему-то быстро кончился. Воду всю так же выпила. Подобрала все крошки с тарелки. Облизнулась. Пол царства за кусок колбасы! Почему я ещё не королева Ливонии???!!!
Потом опять молилась. Ну а что ещё делать? Больше здесь делать нечего было. Кое как дождалась ужина. Хлеб съела ещё быстрее, чем в обед. Воду так же всю выпила сразу, так как следующая кружка только завтра утром.
Потом молилась ещё полночи. Под конец свалилась на топчан и уснула. Проснулась, когда в оконце заглянули лучи солнышка. Полежала ещё немного. Встала, сделала зарядку, поприседала. На «столике» уже стояла тарелка с куском хлеба и кружка с водой. Спокойно поела. Хлеб не засовывала обоими руками в рот, не давилась и не роняла крошки. Запила все из кружки. Выпила полностью. Потом, когда игуменья убрала посуду, посидела на топчане. Никаких мыслей не было. Хотелось просто отключиться от всего.