Алиса в стране Оплеух

Раздался грохот, будто стадо слонов свалилось, а не маленькое метатель ножей и других опасных колюще-режущих средств.

— Ах! Я не провела воспитательную беседу с нарушителем спокойствия, не отдала последние почести существу, ценный мех которого и глаза послужили бы эстетическим идеалам!

Дурно, невоспитанно, но, надеюсь, никто не узнает, потому что горько плАчу в душе, словно меня прибили гвоздями к стиральной машинке «Эврика».

— Несмотря на то, что от пришельцев, особенно барышень – ожидаю пакости – мелкие и великие, разочарование моё – выше границ спектра, словно меня посадили голую на муравейник и посыпали сахарной пудрой. – Изящная барышня в строгом платье классной дамы, с лорнетом в руке и шпильками из дамасской стали в волосах – ёлка – легко сдвинула крышку базальтового гроба, выпрыгнула грациозно, изогнулась, одним ударом снесла толстый — как самомнение поэта – сталактит (графиня Алиса с уважением плясала в замысловатом придворном реверансе – проявляла уважение к классной даме). – В дни моей молодости членские взносы платили только активные, а домашних питомцев уничтожали — преступники, пассивные, запятнанные дамы с опущенными глазами, словно на каждое веко прикрепили по доске почёта.

Вы, барышня, отправили в ад мою Зизи — любимейшую помесь собачки и обезьяны, совершенство, взлёт генной инженерии. – Из правого ока классной дамы выкатилась хрустальная слеза устремления, сопротивления злу, борьбы со сломанными неокрепшими тёмными личностями (графиня Алиса рыдала, укоряла себя за излишнюю жестокость к метателю ножей, била кулачками в каучук грудей). – Я – герцогиня Чеширская — животных обожаю – лапками они меня любят, а я их подкармливаю, шёрстку вычесываю – холю, лелею; Белого Кролика приручила, он за морковку Родину продаст.

Чеширского кота обучила прекрасным манерам, в церемониймейстеры готовлю животное – за вражескими шпионами подглядывает, саркастически улыбается, в воздухе только улыбка зависает, а сам он у меня на коленях, мурлыка сдобный.

Началось в моём глубоком детстве, когда я впервые пришла на ярмарку: сальные толстые тётки, карманные воришки, продавцы неприличного, зазывалы в кабаки, бордельные балерины с поднятыми выше головы ногами, – восторг для маленькой девочки.

Мой батюшка отправился торговаться с цыганами – они коней воруют, поэтому дешево продают, окаянные, нет на них духовного воспитания личности, словно мрак проглотили.

Ко мне подошёл странник – борода до земли, посох плющом увит, а на страннике из одежды – кроме бороды и усов – сандалии только с кожаными ремешками, похожи сандалии на Египетские лапти.

«Вы – Гермес с Олимпа?» – я знания проявляю, видела в папенькиной книжке картинки с Олимпийскими богами – все боги обнаженные, как и странник передо мной; познавательно, как в Цирке братьев Гримм.

Батюшка от меня книжицу – воспаляющую воображение – прятал под шкаф, но я – бедовая герцогиня, читала, и от тайн книжки у меня фигурка округлялась, глаза выпучивались, будто их мёдом намазали и отдали в аренду шмелям.

«Индийский радж он, Капур, ходок из Бомбея, мышей ворует, и нервы раздражает, беда с ним, с толоконным!» – торговка собачьим мылом разбила мои грёзы, сбросила с Олимпа на Землю, втоптала в грязь моё герцогининское достоинство любительницы драконов и попугаев.

Где же искренность чувств людей, бесшабашная храбрость? где рыцари в тигровых шкурах и в беличьих носках собирателей пыльцы?

Я, вдруг, ощутила себя заброшенным островом с гермафродитами, красноухой американской черепахой на скальпе индейца Чингачгука Большого Змея.

Картины Эрмитажа пронеслись в моём воображении – одна краше другой, словно не рукой художника нарисованы, а – хвостом лемура.

Странник ничто не сказал, возложил мне мохнатую чёрную руку на голову и смотрел в глаза, прожигал насквозь, запускал в меня белесого червя из ада.

От соприкосновения с неизвестным, от его взгляда поднималась из моей печени, стучала в мозг неизъяснимая ненависть к людям, к педагогическим судам, к библиотекарям; раздувало меня от злости, словно я проглотила дирижабль.

«Пройдохи вы, ушкуйники с незримыми цепями на душах!» – я пробормотала, побежала раненой кабанихой, опрокидывала горшки со сметаной, лотки с пирогами, жаровни с мошонками ослов – любимое лакомство горцев и степняков, верила, что превратилась в ватную куклу с восковыми глазами прохиндейки.

Мне вслед улюлюкали, бросали жареную картошку, швыряли тухлых карасей, а я бежала, падала, швыряла в ответ кирпичи, стеклянные банки с заспиртованными муренами.

Не верила, что девочку могут обидеть дерзкие люди с выпирающими свиными рёбрами.

И вдруг – словно одной ногой в Рай попала — зверушки неведомые, собачки, кошечки, птички с яркими перьями и дурными голосами, рыбки с подозрительными очами квартирных хозяек, эстетически законченные мышки и крыски – АХ! Обожаю!

Я со слезами покорной конфузливой радости бросилась в Мир Животных, целовала, обнимала дорогих моих травоядных и зубастых, лобызала в развратно-очаровательные ложноножки улиток, гладила за ушами инфузорий и амёб-туфелек.

Поняла, что балерина не договорится с крестьянином, а барышня герцогиня всегда найдёт общий язык с тараканом, с гномом, с пиявкой или собачкой – СЮ-СЮ-СЮ!

ТЮ-ТЮ-ТЮ-ТЮ! Ах, вы мои миленькие животные, прародители человечности! – Герцогиня окатила графиню Алису мудрым презрительным взглядом – так голодный ёж рассматривает изумленную смешливую школьницу. – Зло сотворила вы, графиня; не беда, что вы почти обнаженная – сапоги и обруч из одежды, хотя добавлю – облачены вы в броню и меха добродетели, нравственности, высокой морали; а дернешь за незримую цепочку, как в туалете под бачком, и схлынет мутным горным потоком с тебя эстетизм, затрясутся твои плечи в неудержимом плаче одинокой кукушки.

Ты убила Зизи, отправила на вечные каникулы в ад!

И я тебя отправлю – по закону соответствия и мирового равновесия; око за око, зуб за стальной клык.

Сражайся достойно, с тактом, моральными ужимками; умри красиво, робко, как и подобает скромнице из Института Благородных Девиц. — Герцогиня сбросила платье классной дамы, осталась в борцовских тапочках и купальнике тяжелоатлета, словно Солнышко взошло над Тунгусией.

Не женские – стальные и чугунные – мышцы играли под бронзовой кожей, выпирали каменными решетками, раздувались, подобно горлу жабы.

Герцогиня легко — в показном прыжке воздушной гимнастки – впрыгнула в бассейн с жидкой голубой глиной, ласково — но с настойчивостью Иракского палача – поманила графиню Алису пальцем.

«Убьёт! Всенепременно убьёт меня, достойную лучшей жизни с принцами и романтическим чтением! – графиня Алиса задрожала, понимала, что в честной схватке не выстоит против мускулистого монстра герцогини.

А на нечестную лживую схватку – неспособна, потому что знамя барышни – добродетель, чистота, незапятнанность совести – так зайчик после бала отмывается в бассейне с шампанским. – Жизнь моя, как один день Снегурочки!