Алиса в стране Оплеух

— Сагу о Форсайтах не желаешь, графиня в розовых чулочках арфистки? – к графине подковыляла Каракатица – злобная, со стёклами канализационных люков в пенсне-с, поглядывала на Алису во все бесстыжие глаза, иронизировала, издевалась над скромницей (Алиса в величайшем смущении носком сапога чертила сатанинскую звезду). – Натянула чёрные сапоги нацистские, гордишься, а я-то – классная надзирательница – внутренним зрением проникаю в суть, что не сапоги, а — розовые чулочки.

Пусть оплеухи тебе послужат серьёзным уроком жизни, потому что девушка в сапогах, как птеродактиль с крыльями. – Каракатица ИИИЫЫЫХНУЛА — с азартом школьницы, подслушивающей у дверей учительского туалета – залепила графине Алисе оплеуху слева и добавила через пять секунд оплеуху справа. – Я мечтала о катафалке на свадьбу; невесты катаются в свадебных каретах, а я, наоборот, озорница, волшебница, хотела прокатиться в катафалке, а свадьбу устроить на кладбище – весело, чёрный юмор и в ногу со временем, как в ногу с великаном Джеком Катраном.

Не били меня в детстве, жалели, называли замечательной уродиной, пророчили славу Мисс Красоты Вселенной, даже шнурочки поставляли из золотых цепочек Нострадамуса – сто лет жизни отдам за один шнурочек.

Часто подвешивали за лапки в чулане, чтобы я почувствовала дыхание окружающей среды, влилась в поток времени, подобно минуте, которая целует час.

Я мужала, получила место фрейлины у Королевы Марго, даже, когда была не права, держала себя, будто я права, а все – холопы, рабы, виноваты передо мной, редиски с рефлексами Снежного Человека Йети.

Раздавала оплеухи слабым, пряталась от сильных, и однажды – когда Солнце, подземное Чёрное Солнце взошло из ада — осознала, что жизненные позиции мои пошатнулись, нравственные зубы расшатались, а интеллект развился до уровня шахматного компьютера.

В безудержном, безграничном сладострастии я ворвалась в опочивальню Королевы – Королева шалила с герцогом Мальборо, – вырвала себе все брови и называла герцога эгоистическим безобразником с бесовской жилкой низкопоклонничества, переростком с вывихнутым набекрень мировоззрением осеменителя.

Королева хохотала над моими проказливыми словами, задыхалась в бронхиальной астме, колотила головой о спинку стула, подначивала герцога, чтобы он проколол меня шпагой – так петух прокалывает клювом недогадливую наседку.

Я обратилась к своей совести, вздрогнула, изогнула выгодно спину – Кто они и кто я Величественная, ослепительнейшая красавица, – подбежала к герцогу и со всей силы заботливой матери-героини отвесила ему звонкую оплеуху – имя которой — Товарищ.

Королева набрала шампанского в рот, молчала, растирала руки, чтобы наказать меня – оплеухой или хуком слева – добрая женщина с голубями вместо мозгов.

Герцог в нокауте пролежал положенные десять секунд, затем поднялся, на дрожащих ногах пингвина подошёл ко мне, взял за подбородок и пятнадцать минут пристально смотрел в мои узкие азиатские глаза собирательницы компьютеров.

Не ведаю – то ли хотел меня загипнотизировать – так профессионал Кролик гипнотизирует недоделанную кобру; то ли в беспамятстве собирал мысли в одну кучу; позже петух найдёт в этой куче жемчужное зерно Истины.

Тряхнул головой и произнёс тягучим голосом отсталого ученика:

«Мадемуазель Каракатица, благодарю вас за содеянное, за чудесную оплеуху – она вылечила меня от ишиаса, подагры и искательства кладов.

Клады ищу: пиратские моргановские, робингудовские лесные, не нахожу даже копейку в трактире, и думаю… думал до вашей оплеухи, что Мир покоится на трёх балеринах.

Балерина ножку поднимет выше головы — землетрясение.

Нет! Нет в Мире балерин!

Нет кладов и потрясателей груш!

Вы оплеухой привили мне сыновью любовь в Отечеству; осознал, что — кроме балов, Королев, утех в Царских опочивальнях, когда на гениталии капают расплавленным воском чёрной сатанинской свечи – существует Мир красивых невостребованных каракатиц, слизняков, устриц и саранчи.

Библейская саранча сожрала поля риса – да пусть ей, подавилась, но, сколько поэтов погибло без риса – тонны пергаментов замечательных стихов о козлике и пастушке Мэри не написаны.

Никакой скидки мне и моей болезни – убейте меня, благородная Каракатица, упрекайте меня в растрепанной ветрами нервной горячке – всё вам прощу; наступИте каблуком мне на темечко, Царица Востока, даже изыскано плюньте в меня – так танцовщицы в фильмах плюют на Царей.

Возьмёмся за руки, убежим на дальнюю Таджикскую погранзаставу, вылечим героиновой соломкой больные сердца пастухов, познаем робкую элементарную любовь кровавых мальчиков в глазах, как кузнец познаёт Истину Букваря.

Я мужчина, но скоро превращусь в юношу – долг каждого старого пердуна – молодеть, куролесить с шалостями, а затем — опьяненным оплеухой Первой Красавицы Каракатицы – взвыть североморским волком в колодце.

В детстве часто смотрел в колодец и видел — вместо лягушек и водяных, русалок и утопленников – живых волков с карими и голубыми очами искателей хлеба.

Я разговаривал с волками из колодца, кидал им сигареты и чекушки водки, находил высочайший интерес присутствовать при волчьих ссорах — самоотверженный конюх с трудовым стажем распорядительницы белого дома.

Позже узнал, что не лесные звери волки в колодце, а – волки позорные, полицейские — устраивали засады в колодцах, хватали барышень и допрашивали с пристрастием, отнимали у девушек одежду, заставляли платить выкуп, или отправляли девушек в тюрьму, к злобным вертухаям и роскошным грудастым Василиям.

Василий – главная женщина в камере длительного заключения, как Зорька – основной мужчина для утех остальных тружеников лесоповала.

Гнусно, грустил я, не верил, что Правда родится из грязи, из миазмов толстых продавщиц рыбы и тюремных надзирателей; не родятся на осинке бахчисарайские арбузы, только – Волгоградские родятся.

Вы же, Каракатица, меня подняли на эшафот, подарили за одну секунду двадцать лет мучительной боли на адской сковородке.

Выходите за меня замуж, проклятая красивая ведьма с залатанной сумОй вместо души. – Герцог Мальборо подхватился, засмеялся с удивительными нотками кипариса в звуках, с бульканьем котла для плова бегал вокруг меня – спутник Земли:

«Догоняйте же меня, наивная проказница раскулаченная!

Догоните – я ваш навеки, Каракатица!»

Я задрала юбку, бегала за хохочущим герцогом, бранила себя за пренебрежение к урокам физкультуры – так пленный солдат шарит по карманам, ищет патроны.

Королева — через двадцать минут нашего марафона – вышла из королевской комы, подставила мне толстую – в бархатном полосатом шотландском чулке – ногу.

Я упала – мама, не горюй, – потеряла сознание, словно душа герцога вместе с нокаутом перетекла в меня.

Очнулась в зиндане, вместо неба – чугунная решетка и шотландец часовой без нижнего белья — отвратительный вид снизу, словно под лианой с баклажанами лежишь.

В прелесть впала, убежала из зиндана – благодаря оплеухам, большому трудовому стажу красавицы и сбережений, что завещал мне Король Алжира.