Аляска

***

Я благодарна Монике прежде всего за то, что дружба с ней дала мне сильнейший стимул к освоению английского языка. Впервые за все годы его изучения в школе, я почувствовала практическую ценность знаний, которые получала на уроках. Мне очень хотелось понимать свою подругу и свободно с ней разговаривать. Каждое новое слово, оборот речи, правило, что я узнавала на занятиях или при чтении учебника, теперь могли мне в этом пригодиться. Да что там - они были просто необходимы! Я впитывала их как губка. Выполнение домашних заданий по английскому стало для меня само собой разумеющимся делом. На уроках я превратилась в самую активную ученицу. В дневнике появились пятерки. К удивлению мамы, я стала читать английские романы в подлиннике. Благо таких книг в доме было предостаточно.

– It seems that our daughter has come to her senses! (Кажется, наша дочь взялась за ум!) - как-то иронически заметила мама. Я в тот момент как раз погрузилась в очередной английский детектив. Вряд ли она ожидала, что я пойму ее и вразумительно откликнусь.

– My God, mom, your words make me believe in the impossible! (Боже мой, матушка, ваши слова заставляют меня поверить в невозможное!) - рассеянно ответила я фразой из какого-то романа, она мне почему-то запомнилась.

– Ничего себе!
– сразу же перешла на русский мама.
– Коля, ты слышал?
– обратилась она к отцу. Он оторвался от газеты, посмотрел на меня, улыбаясь одними глазами, и ничего не сказал. Отец всегда в меня верил. Даже тогда, когда я приходила с Лисы поздно вечером под хмельком. В такие вечера мама устраивала мне скандалы, а он только мрачно молчал. Но я знала, что он даже мысли не допускает о плохом.

– Бывает всякое, это проходит, нужно только подождать... Оля не подведет!
– как-то сказал он маме, думая, что я не слышу.

Мои самые лучшие проявления никогда его не удивляли. Они были всего лишь наступлением ожидаемого, подтверждением очевидного, реализацией непреложного. Эта его вера очень мне помогала...

Наша дружба с Моникой крепла день ото дня. Она тоже стала усердно изучать английский: занималась с репетитором дома и делала успехи. Наше общение на переменах постепенно становилось все более непринужденным. Очень скоро мы стали болтать еще и вечерами по телефону. А ведь поначалу это было неосуществимо! Мы не могли ясно выразить мысль и понять друг друга, не помогая себе щедрой жестикуляцией, - слов не хватало! Но постепенно невозможное становилось возможным!

Мы разговаривали обо всем на свете, темы были неисчерпаемы. Она рассказывала мне о Бразилии, я ей - об СССР. Она - о жизни посольства, я - о школьных нравах и законах мира Лисы. Она - о своей дружбе с парнями и любви с Сарташем, я - о Базе, Афоне и драках с мальчишками из класса.

У нас было много общих проблем.

Моника, так же, как и я, не любила школу. Она не прилагала ни малейших усилий к тому, чтобы освоить русский и хоть немного понимать, о чем шла речь на уроках. Поэтому во время занятий изнывала от безделья, писала и передавала мне записки, отвлекала разговорами сестер-киприоток, шепотом переругивалась с ребятами. Учителя ее не любили, делали замечания, ругали. Она в ответ дерзила.

Моника, так же, как и я, находилась в состоянии вражды с одноклассниками. Наши мальчики вслед за Панкратовым отнеслись к ней с презрением. Стали называть ее толстой. Правда, за глаза. Тому, кто осмеливался выдать такое ей в лицо, мы с Моникой быстро затыкали рот. Ходили мы всегда вместе, и ребята нас сторонились. Эти дурачки ничего не понимали в женской привлекательности! Моника была не толстая, а всего лишь крупнотелая. И, подозревала я, вполне отвечала южноамериканским, африканским и восточным канонам красоты. Недаром, по ее рассказам, у нее было много друзей из посольств Индии, Турции, Пакистана и Сомали. А с пакистанцем Сарташем вообще были очень серьезные отношения.

– We are lovers! (Мы любовники!) - говорила Моника и подолгу рассказывала мне об этом. Я завороженно слушала...

Моника, так же, как и я, не ладила с матерью. Я, правда, не совсем ясно понимала почему. Ее семейные разногласия возникали, казалось, на пустом месте. Мать просила ее прибраться по дому, постирать или погладить белье. Моника почему-то всегда наотрез отказывалась. Из-за этого каждый раз и вспыхивала ссора.

Нежелание Моники выполнять домашнюю работу были мне непонятны. Я всегда воспринимала указания родителей взять на себя часть их хозяйственных забот как должное. Они наверняка отлично справлялись бы и без меня. Но мне, как будущей матери, жене и хозяйке, считала я, нужно было этим заниматься - чистить овощи, варить супы, стирать, гладить и мыть полы. И делать это умело и сноровисто.

Конфликты с мамой у меня возникали по другой причине. Ее, отличницу по жизни, не устраивали мои тройки в дневнике и 'плохая компания'. Поэтому она периодически набрасывалась на меня с упреками. Я огрызалась. Но наши скандалы были нечастыми и проходили с умеренным эмоциональным накалом. Ведь мама давным-давно честно 'поделила детей'. И когда делала мне выговор, получалось, что она занимается не своим делом. Это ее сбивало. К тому же слабое здоровье не позволяло ей долго выдерживать разговор на высоких тонах.

– Ах, как от всего этого болит голова!
– измученно восклицала она и опускалась на диван.
– Коля, подай мне цитрамон!

– Он закончился, Валюша, - виновато говорил отец.
– Я сейчас в аптеку сбегаю.

– Сбегай!..

Меня в последнее время стало раздражать покорное служение отца любимой женщине. Мама этим явно злоупотребляла.

– Пап, не надо!
– говорила я.
– Занимайся своими делами! Я пойду!

– Корвалола еще купи!
– кричала вдогонку мне мама. На этом семейный конфликт завершался.

У Моники столкновения с матерью проходили намного острее. На следующий день после очередного скандала моя подруга приходила в школу злая и раздраженная. И говорить могла только о своих обидах.

– She wants to turn me into a servant! (Она хочет превратить меня в прислугу!) - кричала она, ломая в руке сигарету.

– I think you are being unfair to your mother (Мне кажется, ты несправедлива к своей матери.), - отвечала я.

– You think so? (Ты так думаешь?) - неуверенно спрашивала она. И в ее черных глазах проглядывала затаенная тоска.
– I don't know... (Я не знаю...)

Здесь скрывалась какая-то тайна. Но я не лезла к подруге с расспросами. 'Моника - девчонка открытая, - думала я.
– Если захочет, сама всем поделится'.

Однажды Моника сказала:

– Let's go to my house, to the Embassy after school! You will see how I live! (Пойдем после школы ко мне домой, в посольство! Увидишь, как я живу!)

Я с радостью согласилась.

***

Посольство Бразилии располагалось совсем недалеко от нашей школы, в конце улицы Герцена. Оно занимало большой старинный двухэтажный особняк с третьим мансардным этажом. Он был построен в XIX веке и притягивал взгляд непривычно пестрым оформлением фасада, богато декорированного цветными изразцами.

Моника провела меня на территорию посольства, и я увидела за особняком еще несколько старинных зданий, видом попроще. Семья военного атташе жила в большой квартире на втором этаже одного из них.

Когда мы с Моникой вошли в подъезд ее дома, я остановилась как вкопанная. Подъездный холл поражал чистотой и домашним убранством. На полу - ковер, на окнах - шторы, на подоконниках - фикусы, в углу - уютный диванчик...

– Is it your flat? (Это квартира?) - растерянно спросила я Монику.