Америка, Россия и Я

Месяцы первого года я сидела тихо и задумчиво в своём кабинете, стараясь скрывать своё неведение английского языка; но всё равно заметили, и меня отправили изучать английский язык в Rice University, за счёт времени и денег «Эксона», дополнительно обогащая аспирантов.

Начав изучать английский у философа-аспиранта Лесли, я быстро превратила изучение языка, что довольно часто бывает, в радость обсуждения «у нас» — «у вас». «Америка» — «Россия» (американское равнодушие ко вкусу, русское добродушие и коварство, как из подобного всегда, неизбежно получается подобное), добрались мы и до марксизма. Хотя я не выучила английского, но зато в ходе наших бесед внесла сомнение в «левосторонние» побуждения моего нового друга, который, в свою очередь, дал мне почувствовать, что в «нефилософской» стране есть философы.

Тем временем, когда у меня в лексиконе появились два–три английских слова, в «Эксоне» стали заводиться «наши» — эмигранты, и началось взятие научно–исследовательского центра. Добавлю к этому, что правительство «Эксона» внесло указ об укреплении моральности: жене и мужу в одном отделе нельзя работать, и меня перевели в отдел геофизики, где я не только по-английски, но и по–русски ничего не понимала.

Придя для первого знакомства с будущим начальником, я решила только улыбаться и всё говорить, как меня Яша научил: согласна на любую работу, на любое обучение. Начальник тоже улыбался, но по каким причинам, неизвестно — видимо, от предстоящего ухода на пенсию.

После того как я получила от него задание — изучать прохождение, отклонение, отражение звуковых волн в разных средах — я перестала улы баться. Тут же к Яше — и немедленно приступила к созданию своего незримого института — советников, консультантов из всех русскоговорящих людей.

Какие я подтянула силы?! У самого президента не было таких советников: Яша — академик всех наук, его друг Толя Каплан — звезда на геологической карте мира; Гоша Миркин — доктор технических наук, автор двадцати патентов, изобретатель; Айзик Перельман — главный учёный Молдавии по сейсморазведке; Лёня Перловский — физик–теоретик из Новосибирска, защитивший диссертацию в Дубне по ядерным частицам, Боря Замский — учёный-физик из Минска, специалист по термодинамике, и два молодых математика, закончивших Ленинградский Университет, Володя и Миша.

Мои знания физики ограничивались сдачей на втором курсе трёх томов Фриша в обработке Лёшки Орлова, сделавшего выжимки из тысяч страниц до одной маленькой книжечки, помещавшейся в руке. Остались жалкие клочки названий — закон Ома, преломление звука изучается при помощи чечевицы. Эхо и резонанс. Теперь же я должна была сконструировать прибор для изучения отражения звука и замерять затухание звука в разных средах.

Ультразвуковой источник, помещённый в скважину для определения встречных пород, издаёт звук, который теряется и исчезает в скважине, заполненной глинистым раствором — «грязью» (mud по–английски), наливаемой туда для охлаждения сверлящих оконечностей. Грязь затушёвывает, затуманивает чистое отражение звука от пород, и мне нужно было исследовать, в какой грязи меньше всего происходит потеря звука — меньше всего затуманивания.

Какой только грязи у меня не было! Всех оттенков и консистенций — помимо обычных глинистых растворов, всем известных, красного и серого цвета, у меня были исключительно необычные химические грязи: нейлоновая, состоящая из мелких нейлоновых шариков, из полиморфных длинных молекул, из ядрышек, дисперсная, белая фарфоровая грязь, которая, застыв, даёт настоящий фарфор, масляная грязь янтарного цвета, одна грязь была аметистового цвета — не было только брильянтовой.

Гоша Миркин был главным конструктором моей экспериментальной установки, названной им «мудило–аппарат». Он применил весь свой изобретательский ум (никому не нужный в стране победившего гегемона) для создания чертежей, по которым через несколько недель в мастерских «Эксона» была изготовлена установка, в которой плавала грязь и ездил ультразвуковой источник — пьезоэлектрический кристалл, принимающий и испускающий ультразвуки.

Кристалл издаёт невидимые мелкие–мелкие звуки, неслышные, и он же их принимает! Частота звука связана с его писком: чем тоньше писк, тем выше частота, это всем известно, как в музыке, только тут всё беззвучно, как флюиды. Выращивание такого кристалла происходит в каких-то немыслимых условиях сочетания — ума и денег. Редкий человек угонится за этим кристаллом.

Когда всё было сконструировано, доставлено, установлено, я приступила к исследованиям затухания, отражения, преломления звука в разной грязи.

Звук в грязи!

Этот звук должен был правильно проходить в породы, чтобы по корреляциям его с гамма-радиоактивностью определялась протекаемость нефти в различных пластах.

Всё русское обилие знаний было собрано, и «наши» окружили мою грязь заботой и вниманием, советами и любовью, и каждый мог оставлять на ней следы своего ума. Не боги горшки обжигают, говорят в народе, и я приступила к обжиганию грязи и изучению затуманивания.

Изучением тумана в грязи может заниматься всякий, знакомый и с грязью, и с туманом. Туманности в разных средах, туман знаний я изучала с наслаждением и графиками. Мои результаты были такими ошеломляющими, что меня назначили доложить о происходящем на заседании всего отдела.

Вот и доизмерялась! Дообжигалась!

Хорошо, что в Америке есть слайды, и Яша мне всё на них распределил, оформил, обозначил, написал весь текст для произношения. Всё было сверхнаучно — с графиками, с формулами, не просто — «звук в грязи»! — а научно обоснованное отражение ультразвуковых волн в разных средах.

Как угасает звук в грязи? Мгновенно? Коротко или вечно? Всегда?

Я вышла в очках, в красивом голубом бархатном пиджаке, прочла всё с выражением и величе ственными жестами, как и привыкла в школе советского балета, хотя листки у меня в руках дрожали, но с туманом, и с затуманиванием грязи, источников, пород расправилась так, будто затуманивание было для меня музыкой сфер.

Меня сразу повысили, дали премию, Гоша написал в мою честь поэму «Research–грязнуля», рифмуя английскую грязь (mud) с русским матом. Приведу несколько строф:

Разливши мад по банкам и канистрам, И вставив в них, как в ж… микрофон, Она определяет точно, быстро, Мудопараметры, вульгарно, — мудозвон!

Теперь она в компании в почёте, Эксон признал Диану за свою, Когда она бывает на работе, Синей даже мэнэджер на ю...

Не только я одна была в «Эксоне» русского женского происхождения — был ещё один человек — Таня Стрельцова — жемчужина — осколочек русской души, попавшийся между створками и мантией в американскую раковину и засверкавший перламутровым блеском.

Наш американский советник уверял нас, в подпитии, что она — русская шпионка, чему я поверила из-за её ослепительной голубизны глаз, изящества талии, стремительной быстроты и гибкости движений, сочетавшихся с невероятно высокой учёной позицией. Американская «Барби»: и блондинка! и учёный! Яша ею восхищался. Как тут не поверить!

Однако, видя, что «наш американский советник» всё время около Танечки вертится и моргает глазами, мне вспомнился бабушкин совет: «Живи своим умом, Диночка!» И я послала по эксоновской почте Тане привет. Мы подружились.

Чем Таня занималась?! Термодинамикой гидрогеологических потоков многофазовых жидкостей в неоднородных формациях — нефти и всего другого; создавала основы математической теории, описывающей поведение давления в этих неоднородных формациях, писала книги, статьи, делала доклады. Была уникальным специалистом, которого переманивали другие фирмы; Schlamburger, например, предлагал всяческие приманки, тогда «Эксон» ответил повышением Таниной зарплаты и обвинил соблазнителей в неэтическом переманивании.