Американский доктор из России, или история успеха

— А мы в Америку не ходим, — весело отозвалась хозяйка, — нам от Америки ничего не нужно.

Человек из Жмеринки

Жил да был в Америке Человек из Жмеринки. Стали здесь его учить По-английски говорить; Повторял он на ходу «Хау ду ю ду ю ду», — Кошка — «кэт», собака — «дог», Но запомнить он не мог; — «Для чего мне их язык? Я ведь к русскому привык. Только русский мне удобен, А к другим я неспособен». Вот пошел он раз в сабвей, И услышал там «о'кей», Вам «о'кей» — «о'кей» в ответ. Он решил: «о'кей» — билет». И сказал в окно кассиру; — «Два «окея» пассажиру! Чтоб на вашем на сабвее Прокатиться мне скорее». А кассир ему в момент: — «Сорри, ай донт андерстэнд». — «Что же вам здесь не понятно? «Окей» туда — «окей» обратно». Из окошка в тот же миг Раздается со смешком; — «Сер, вот лэгвидж ду ю спиик?» И пришлось идти пешком. Ног в дороге не жалея, Он доплелся до Бродвея; Магазинов длинный ряд, Все «олрайт» там говорят. Он решил: Бродвей — базар, А «олрайт» — его товар. Попросил у продавщицы: — «Два «олрайта», две вещицы, Да чтоб были первый сорт!» А она: «Вот ду ю вонт?» — «До чего же ум ваш узкий! Как мне с вами говорить? Я же вас прошу по-русски: Два «олрайта» отпустить». И услышал в тот же миг: — «Сер, вот лэгвидж ду ю спик?» Он пошел на Авенью, В ресторане взял меню; Попросил официанта: — «Накорми-ка иммигранта!» — «Ви хэв чикен, миит эпд фиш…» — «Что такое говоришь? Как не быть в Америке От языка в истерике! Дай ты русский мне обед: Борщ и парочку котлет». Вместо этого в момент: — «Сорри, ай донт андерстэнд». Стал в меню он тыкать пальцем: — «Я хочу котлеты с сальцем! Неужель в Америке Нет того, что в Жмеринке?» И услышал в тот же миг: — «Сер, вот лэнгвидж ду ю спиик?» Как он там ни объяснялся, Так голодным и остался. Вдруг он слышит: «хау мач», И решил — футбольный матч. Тут пустил он локти в ход И пробрался сквозь народ, Оказалось, как назло, Что опять не повезло: — «Нас в Америке дурачат! Этот «мач» — «почем» лишь значит». Шел он, шел, затылок скреб, И увидел небоскреб; Посмотрел, прищуря глаз, И сказал себе тотчас: — «Кое что в Америке, Ну почти как в Жмеринке! Только с русским языком Вот никто здесь не знаком; Жалко мне, что все подряд По-английски говорят. Их бы русскому учить, Чтобы с ними говорить»… Он пришел на Брайтон-бич И издал победный клич: — «До чего я, братцы, рад, Снова слышать русский мат!» Вот какой в Америке Человек из Жмеринки.

Это стихотворение я опубликовал в газете «Новое Русское слово», а потом и в интервью в «Вечерней Москве», когда корреспондент газеты просила меня рассказать о своих впечатлениях о жизни русских иммигрантов в Америке. Оно вполне отражает типажи и настроения многих жителей Брайтона.

Мои пациенты-американцы

Американские больные с настороженностью относятся к врачам-иммигрантам. Хотя они знают, что иммигранты сдали здесь экзамены и прошли резидентуру по специальности, но средний американец все равно им не очень доверяет. Во многом это отражает предвзятость к акценту доктора, к его общему культурному уровню и даже к другой расе. Неохотнее всего американец пойдет к китайцу и индусу. Когда я был в резидентуре, со мной работал хирург-китаец с большим опытом. Но больные категорически не желали, чтобы он даже подходил к ним: они плохо понимали, что он им говорил (по правде говоря, я тоже с трудом понимал его английский). Китаец был прекрасный хирург, но только мы, его коллеги, могли это оценить и часто обращались к нему за советом и помощью. Индусы отпугивают американских больных своей темной кожей и демонстративной клановостью — на мужчинах тюрбаны, женщины закутаны в длинные сари; несмотря на образованность, у всех них другой, странный подход к больным, отражающий древнюю культуру лечения. Русские приезжие доктора, если они не учились в американском медицинском институте, тоже у многих не вызывают доверия: сказывается многолетняя изолированность Советского Союза. К тому же среди русских докторов много женщин, а американцы привыкли к мужчинам.

В Америке около пятисот тысяч врачей — один на 700 человек населения (когда я приехал 25 лет назад, было четыреста тысяч). Приблизительно 20 процентов составляют иммигранты — что, конечно, много. Все они, включая меня, приехали в США в надежде на лучшую жизнь из бедных и менее развитых стран. Пройдя трудности адаптации к новой жизни и профессионального устройства, они действительно достигают того, к чему стремились, — лучшей жизни. Но из-за недоверия к ним большинство иммигрантов открывают свои врачебные офисы в районах компактного проживания бывших соотечественников, их и лечат.

Но в частных офисах невозможно лечить тяжелых больных и делать операции. А многие госпитали не дают иммигрантам «привилегий», то есть разрешения класть больных и лечить их. Они опасаются, что врачи разных стран могут нанести госпиталям больше урона, чем прибыли. Конечно, бывают исключения, когда кто-то с влиянием рекомендует в госпиталь хороших докторов. Но даже в таких случаях они чаще оседают в госпиталях второго-третьего класса. И опять-таки в основном лечат «свой народ». На моих глазах большинство докторов из бывшего Советского Союза открыли свои офисы и получили госпитальные привилегии в Бруклине и Квинсе, где образовались большие колонии их бывших соотечественников.

Мне повезло: меня на работу взяли потому, что я смог дать нашему госпиталю что-то новое — метод илизаровских операций. Правда, мне протежировал большой энтузиаст этого метода Виктор Френкель. Президент госпиталя, он обладал непререкаемой властью. С Виктором я сделал много операций его американским пациентам, и потом даже больше него проводил времени у их постелей, выхаживая после операций. Профессионалу всегда приходится сначала работать на свой авторитет, чтобы потом авторитет стал работать на него. В результате нескольких лет работы с Виктором у меня образовалось хорошее реноме среди американцев. Мои годы и седины тоже способствовали. К тому же Виктор всегда представлял меня как известного русского профессора и ученика «самого Илизарова». Как водится повсюду, пациенты передавали друзьям рассказы о своих докторах, и следующие за ними поступали ко мне, уже полностью мне доверяя. Бывали даже случаи, когда они мне говорили украдкой, указывая на Виктора:

— Доктор Владимир, я хочу, чтобы вы делали операцию.

Я, конечно, у него частных больных не крал и говорил:

— Почему? Ведь доктор Френкель — один из лучших специалистов.

— Я знаю, но он всегда куда-то торопится.

Но не все американцы и не сразу доверяли русскому доктору. Перед тем как записаться ко мне на прием, некоторые по телефону расспрашивали Изабеллу, какую резидентуру я прошел, имею ли лицензию и сертификат комитета по моей специальности. Теперь все эти данные каждый может найти в Интернете.

Как-то заявился ко мне на прием бизнесмен лет шестидесяти. У него был довольно сложный случай заболевания спины, он уже обошел нескольких докторов, но диагноз оставался неясным. Пока я его обследовал, он смотрел на меня скептически. Расплачиваясь за визит с Изабеллой, он буркнул ей:

— Скажите вашему доктору, чтобы поменьше занимался сексом.

Замечание было абсолютно странное, нелогичное и даже глупое (возможно, он и был дурак). Я понял, что к этому больному мне надо подбирать ключи. На следующем визите я стал подробно рассказывать ему, что думаю по поводу его болезни.

— Спасибо, док. Вы — первый, кто нашел время толково мне все разъяснить, — сказал он.

Потом я сумел его вылечить. Он проникся доверием, звонил очень дружественно и посылал ко мне лечиться чуть не всю свою семью.

Интересно, что подобная настороженность в отношениях друг к другу врачей и пациентов взаимная — у американцев и у русских. От многих русских коллег я слышал, что они не любят лечить американцев.

— Почему?

— Все они какие-то высокомерные — приходят в офис, будто одолжение тебе делают…

Мой помощник Леня Селя долго не мог привыкнуть к американским больным. Насколько легко и просто он общался с русскими, смеялся и шутил с Мишкой-одесситом, настолько натянутым становился с американцами. Бывало, он помогал мне делать что-либо американскому больному, тот с ним дружелюбно и весело разговаривал, шутил, смеялся. Но, как только Леня от него отходил, сразу заявлял:

— Все американцы говнюки и зазнайки.

— Почему ты так говоришь?

— А как он на меня смотрел и как ехидно со мной говорил!

— Никакого ехидства я не заметил, напротив, он был любезен и весел. Это нормально.

— Нормально? Ну, нет! Он все говорил с подковыркой.

Это был типичный пример невосприятия другой культуры поведения. В отличие от русских большинство американцев в общении легкие и веселые. Леня, хотя и сам остряк, воспринимал это как личную обиду.

Я лечил сотни русских иммигрантов, но около половины моих пациентов были американцы. И мое личное мнение, что лечить их намного приятней, легче и к тому же, выгодней, чем русских. Важное значение имеет психологическая разница понимания и восприятия медицины. Американцы к медицине вообще, и к операциям в частности, относятся доверчивее, спокойнее и по-деловому. У них нет страха перед операциями — сказывается прогресс американской медицины в течение последних десятков лет и популяризация этого прогресса всеми средствами информации. Люди уверены в высоком качестве своей медицины (правда, если случаются осложнения, они с той же уверенностью подают в суд на докторов).

Мои русские пациенты при слове «операция» впадали в панику:

— Ой, доктор!.. Ой, я не выдержу!.. Ой, а нельзя ли таблетками?..

Приходилось еще и еще раз подробно объяснять, почему показана операция. Но все равно они не могли решиться:

— Ой, доктор, я должна подумать…

— Ой, лучше я приду через полгода…

— Ой, я не знаю…

И все начинается с «Ой!»

Но даже поразительно, как просто относятся к операции американцы. Они легко идут на шунтирование сердечных сосудов и замещение клапанов, на онкологические операции и на протезирование суставов. Некоторые из наших пациентов имели по три-четыре искусственных сустава! Не задавая лишних вопросов, они решительно идут на операцию, по-деловому рассчитывая свои возможности. У нас с Виктором была одна больная семидесяти с лишним лет, у которой был сильный артрит. Ей уже сделали замещение одного тазобедренного и одного коленного сустава на искусственные, но с течением болезни возникали боли в других суставах. А она любила путешествовать, летала и плавала по всему миру. Готовясь к очередной поездке, она приходила в госпиталь и говорила: