Аморальное

И она решила прожить этот год так, чтобы будущая душевная пустота окупилась нынешним счастьем. И как только она смирилась с неизбежностью своего горя, ей сразу стало легче строить планы на своё собственное будущее.

Она училась, казалось, круглосуточно. Как и советовал отец, она собиралась поступать на юридический факультет и готовиться к работе в прокуратуре. Она ещё не решила, как придумает себе оправдание для ухода из университета, но точно знала, что ни за что не пойдёт работать в прокуратуру.

Она стала реже выезжать в лес, и если не училась, то тренировала удары и качала мышцы. Зимой выиграла районные соревнования по тхэквандо и вышла на городской уровень, но там добилась только второго места. Иногда по ночам пролезала к Джексону, как-то даже решилась сфотографировать его спящим. Стала чаще таскать его вещи, чаще фотографировать его на улицах и везде, где могла сделать это незаметно, и в каждую секунду, проведённую с ним в поле своего зрения, вкладывала всю душу. Всё хотела нарисовать его и всё не доходили руки, и она решила, что займётся этим после расставания: тогда у неё будет уже много времени. Раз в месяц она ездила к клиентам, пару раз в неделю по ночам, если не ходила к Джексону, выбиралась на прогулки по городу в надежде остановить преступление. Иногда гуляла так и в дозволенное время – вечером. С занятием борьбой немалая часть агрессивности Ими стала вытекать безобиднее, чем прежде, но этого было недостаточно, и, скованная учёбой и тренировками, Ими тосковала по настоящему насилию. Прогулки её отвлекали и обнадёживали, но всё было тщетно, хоть она и готовилась уже лучше, чем прежде: ходила в спортивном костюме и кроссовках, перематывала спортивным бинтом связки и носила с собой только два кастета, два ножа (она купила новый, длиннее и шире первого), мини-аптечку и наручники, всё в маленьком рюкзаке, который плотно сидел на спине и не болтался при беге. Даже музыку не слушала. Но только толку во всех этих приготовлениях не было: Ими никак не удавалось оправдать их. К пяти часам утра она возвращалась домой, перечитывала учебник по криминологии и ложилась поспать пару часов. А на следующий день всё начиналось заново: три-четыре часа отдыха по ночам, и снова патруль городских улиц.

В марте ей повезло, она наткнулась на двух скинхедов, избивавших итальянца. Ими даже дух перехватило. Она тихо подобралась ближе, присела и тихо расстегнула рюкзак. Она старалась не нашуметь молнией, но повода для беспокойств не было: мародёры шумели намного сильнее и не могли бы услышать её. Имтизаль достала охотничий нож, переложила перочинный и кастеты в карманы, застегнула рюкзак, надела его обратно на спину, туго затянув ремни, и бросилась в сторону драки. Она успела дважды пырнуть одного из парней в спину, прежде чем битва перекинулась на неё. Дальше произошло то, чего она не предусмотрела: из-за угла вышел третий и, пока Ими отбивалась от всё ещё стоящего на ногах парня, ударил её бейсбольной битой по голове. Ими пошатнулась, махнула в неопределённым направлении ножом и попятилась в сторону. Новый удар пришёлся ей уже на руку. Она вскрикнула так резко, что, казалось, это хруст потрескавшейся кости перешёл в новый тембр. Ими выронила нож и упала, но смогла откатиться и увернуться от нового удара. Нож успел подобрать ошалевший от боли и крови итальянец, чем отвлёк одного из нападавших, а Ими выхватила складной нож, всадила его в ногу третьего и дважды провернула. Вопль рухнул на её голову вместе с тяжестью биты, и Ими окончательно потеряла координацию в пространстве. Она только махала своим ножом, пока не осознала, что сидит на спине оглушившего её нациста, держит в руках его мокрые от пота волосы и резко дёргает ладонью вверх и вниз. Вверх и вниз. С каждым ударом асфальт темнел и намокал, слышался хруст дробящегося хряща на носу, хрип и вопли. Потом снова помутнение. Потом у неё порезана шея. Потом она одной рукой зажимает рану на шее, нервно глотает слюну, теряя остатки разума, таращит глаза так, что они вот-вот выскользнут между век, и резкими машинальными движениями всаживает нож в мясо, в которое превратились ключица и плечо парня. Боль в ногах заставляет её снова упасть на колени, и остатками логики Имтизаль понимает, что сзади ей всадили нож в икру. Ими быстро бьёт ножом назад, туда, где должна быть ладонь напавшего, и в последнюю секунду успевает остановить планы по прокручиванию лезвия. Её что-то тяжёлое бьёт по корпусу, и сквозь раскрутившийся рюкзак наручники больно впиваются в рёбра. Крики уже давно не удаётся различать, она даже свой голос не узнаёт, только вдруг кто-то хватает её под локти и оттаскивает в сторону, в покой.

Очнулась она только через десять минут в машине скорой помощи.

– Вы знаете меня? – тихо обратилась она к сидевшему рядом полицейскому.

– А должны?

На этом её храбрость закончилась: Ими снова помрачнела и погрузилась в адскую боль. Была проблема важнее: остановить начинающийся припадок.

В больнице ими всеми быстро занялись, травмы Имтизаль оказались самыми незначительными. Ей заклеили крупными повязками шею и ключицу, перебинтовали ногу, наложили шину на правую руку и обработали все ранки и синяки. Из костей было повреждено только запястье: его вправили и зафиксировали, утром должны были сделать рентген и проверить, нет ли трещины. Потом Имтизаль попыталась сбежать, но её остановил дежурный полицейский. Тогда она попросила его забрать её на остаток ночи в участок, но он отказывался, потом пришёл врач и запретил ей ходить. Ей пришлось менять повязку на ноге, потому что от бега усилилось кровоизлияние и рана снова расширилась. Ими добилась разрешения на звонок и разбудила Эмили. Эмили пообещала утром позвонить родителям Имтизаль и сказать им, что их дочь рано ушла из дома, чтобы повторить уроки на свежем воздухе, и, так и не добившись от собеседницы никаких пояснений, легла спать дальше.

Ими прорабатывала новые планы побега, но утром поступили результаты отпечатков её пальцев, и к ней пришли сразу два детектива. А за ними зашли её родители, то, чего она сама боялась больше всего. И когда первая волна паники, невроза и причитаний прошла, участие приняли уже полицейские.

– Имтизаль Джафар, верно?

Она перевела взгляд на одного из них и снова вернула к матери.

– Как тебя называют дома?

– Что? – она смотрела с непониманием.

– Имтизаль, необычное и сложное имя. Должно быть, сокращение.

Она молчала и смотрела на свои стопы, приподнимающие одеяло в маленький хребет над уровнем ног. Она начинала паниковать.

– Хорошо, мисс Джафар. Знаете, у нас начинают появляться серьёзные подозрения.

Она промолчала. Она смотрела на пик хребта из одеяла.

– Мы посмотрели заметки о ваших заслугах… но, знаете, если в предыдущих случаях о вашей причастности и подумать было нельзя, то сейчас всё обстоит намного серьёзнее. И это заставляет нас задумываться и о предыдущих событиях. Особенно, если учесть проявление жестокости в последний раз.

– О чём вы говорите?

Ни Алия, ни Джафар ничего не знали о случае с насильником. Они знали про ограбление, но о насильнике Ими уговорила полицию ничего не сообщать её семье. И теперь они не очень понимали, о каком последнем разе шла речь, а она никак не могла собраться, овладеть собой, пока рядом сидели они, всё слушали и всё чувствовали.

– Ну как же. Ваша дочь помогла поймать вора и спасла девушку от изнасилования.

– Изнасилование? Нет, там было только ограбление.

– Да, а потом, через два года, Имтизаль снова остановила преступление.

Они перевели взгляд на неё. Она снова молчала. Горный хребет разрастался в нечто огромное, ветреное и удушающее холодом.

– Твои родители не знали об этом?

Молчание. Глаза начинало щипать: морозный ветер задувал в них, а у неё заледенели веки и не могли опуститься, не могли смочить глаз.

– Почему же ты скрыла от них это? Разве ты совершила что-то… недостойное?

– Ими?

– Чтоб не волновались, – мрачно отчеканила она, отчаянно смотря на оконную раму: едва она нашла в себе силы моргнуть, хребет исчез, появилась реальность, появились окно и его ровная, правильная, прямоугольная рама.

– Может, расскажешь нам, что ты делала ночью на Корт-стрит? – второй детектив решил перейти к делу.

Она молчала. Джафар хотел что-то сказать, но детектив остановил его движением руки.

– Ими, я буду называть тебя Ими. Ими, ты, конечно, знаешь свои права, но сейчас такое их использование может только навредить тебе.

Молчание.

– Не скажешь нам ничего, значит.

– Гуляла.

– Гуляла, – детективы переглянулись. – Гуляла в полной боевой готовности. И совершенно неожиданно поучаствовала в таком месиве.

– Я всегда ношу нож.

– Два ножа, ты хотела сказать. Два кастета и пистолет.

– Без пистолета, – её глаза испуганно округлились, рама распухла и стала терять углы.

– Да, без пистолета. Но всё остальное было, верно. И много бинтов и пластырей, как будто ты ожидала драку.

– Что же вы делаете, – снова заговорил Джафар с нескрываемым сердитым упрёком.

– Она мечтает о работе в полиции и борьбе с преступностью. И чему вы её учите? Безразличию? Непризнанию самообороны? Неблагодарности? Могли бы хоть одно доброе слово сказать за храбрость, она в одиночку осмелилась дать отпор трём парням, а вы что делаете?

– Серьёзно хочешь работать в полиции?

Она продолжала молчать. Они начинали утомляться.

– Я знаю, что ты не совсем здорова… – снова заговорил младший детектив.

Его слова заставили её напрячь глаза ещё отчаяннее. Углы возвращались к набухшей раме.

«Я здорова», – хотела сказать она, но так и продолжала смотреть в пустоту, не размыкая губ и не производя ни одного звука.

– …что ты можешь сейчас уйти в себя и замкнуться. Но, если ты сейчас воспринимаешь нас, подумай о том, что допрашивают тебя, как здорового, обычного человека. Без врачей и без лекарств. И, если тебя призн'aют невменяемой, показания твоих противников будут иметь больший вес, чем твои. Понимаешь? Это – не говоря ещё о том, что ты снова будешь на постоянном лечении в клинике. Поэтому постарайся собраться сейчас и рассказать всё, что было.