Амур-батюшка (др. изд.)

– Русска буду живой! – весело воскликнул китаец, растирая докрасна тело рыжего и звонко шлепая по нему ладонями.

У Николая были тонкие матовые руки, пальцы с длинными овальными ногтями.

Максимов подумал, что когда не будет среди людей препятствий к сближению разных народов, то, быть может, и Россия с Китаем сживутся тогда, как Кузнецов с Сашкой, бок о бок. Энергия народов, общий труд дадут свои плоды. Максимов подумал, что до сих пор об отношениях русских с китайцами судили по дракам и обманам между русскими торгашами вроде Ваньки Тигра и китайскими вроде Гао. Но забывают, что простой народ, русские и китайцы, живут очень дружно и дружно работают, несмотря на то, что торгаши норовят озлобить их друг против друга и разжигают вражду.

И как крестьянин Егор сошелся с крестьянином Сашкой, так и Максимову хотелось сдружиться с революционером, которого мужики для краткости и из дружеского расположения называли Николаем.

Максимову приходилось кое-что слышать о китайских революционерах. Надо бы расспросить Николая, откуда он, какое устройство общества полагает совершенным. Но он знал, что заговорить об этом – значит вспугнуть собеседника.

– Он у наших китайцев вроде законоучителя, – говорил Егор про Николая.

– Я жил на Додьге и как-то заметил лодки, – подхватил Силин. – Думал: торговцы приехали к Сашке, мне как раз кое-что купить надо было. Захожу в фанзу, смотрю – там сидят человек пять китайцев, палочками едят кашу, а Николай им что-то расписывает. Так складно у него выходит, что я и то заслушался.

Максимов мельком взглянул на Николая. У того были спокойно-зоркие, острые глаза. Китаец вежливо улыбался, слушая Силина.

– Видишь, какой! – заметил Тимошка. – Сперва будто в работники к Сашке просился. А Сашка говорит: «Нет! На новой земле давай все пополам». Выделил ему долю. А теперь явился к ним Володька. И все трое хозяева.

– Как ты все это узнал? – спросил Максимов.

– Догадаться всегда можно, – отозвался мужик. Ему не понравилось, что Максимов как бы не совсем верит в его рассказы.

– Николай ведь ученый по-своему, – продолжал Силин. – Он толкует, что земля ничья, что богатых быть не должно. Все начальство надо, мол, по шапке. Бывало, прежде, еще до того, как Николай приехал, чуть Гао явится – Сашка перед ним на колени. А теперь не-ет, шалишь! Николаю самый смертный враг – Ванька Галдафу. Они как схватятся спорить, то с обоих пот валит градом. Вот ты знаешь по-китайски, спроси у Николая, верно я говорю или нет.

Но Максимов решил, что еще успеет поговорить с Николаем.

– Спроси нарочно, – приставал мужик, – верно ли я их понял?

Видно было, что Тимохе самому хотелось убедиться, верны ли его домыслы.

* * *

Чжао И-лян, или, как прозвали его русские крестьяне, Николай, был одним из тех сильных и гордых людей, которых не могут сломить никакие преследования.

Не первый год в Китае шла гражданская война. Народ всюду восставал против правящей маньчжурской династии. Повстанцы не имели общей программы, их было множество, каждый боролся по-своему.

Николай желал свержения власти маньчжуров, изгнания из Китая иностранцев, реформ, запрещения торговли опиумом.

Он был участником большого восстания, после подавления которого бежал в Маньчжурию, а потом в Россию. В Китае ему приходилось слышать о русских разные мнения.

Поселившись на Амуре и познакомившись с русскими крестьянами, Николай понял, что китайцы как следует еще не знают русских.

Услыхав, что Максимов говорит по-китайски, Чжао не удивился. Он полагал, что ученый человек, который собирает травы, изучает рыб и животных, чертит карты, должен знать язык великого народа.

Не только о борьбе с болезнями, о прививках, о лекарственных растениях и составлении карт желал бы поговорить с русским ученым Чжао. Он прежде всего хотел бы расспросить о России. Чжао чувствовал, что у русских своя жизнь, отличная от китайской, хотя в то же время похожая на нее.

«У русских другое образование, другие знания. Мир един, и теми способами, которыми русские познают свою страну, – рассуждал Николай, – мы могли бы познать свою».

Он жалел, что большие города русских далеки от Амура. Но Николай надеялся, что со временем ему удастся выучиться говорить по-русски и что тогда он уедет далеко на запад, в Петербург, о котором он слыхал не раз. Здесь, в России, он думал, что с русскими надо тесней общаться, перенимать у них все полезное. А русским надо лучше знать Китай.

ГЛАВА СОРОК СЕДЬМАЯ

Взрослому человеку трудно жить одному, без семьи. Сашка знал, что его соотечественники в этой стране женятся на гольдках или иных туземках из варварских племен, живут с ними, а когда накопят средства, бросают их без сожаления – что жалеть варваров! – и возвращаются на родину.

Братья Гао жили с гольдками. У Гао-младшего их было много, а у старшего и среднего братьев – по одной постоянной, да еще иногда брали они в лавку чужих жен или девок.

В прошлом году, собрав первый урожай, Сашка решил, что ему пора, наконец, жениться. Навсегда или на время – он еще не думал об этом. В хозяйстве, конечно, гольдка ничего не понимает. Научится – будет хозяйка. Сашка не хуже любой женщины умел сам делать все в доме.

Однажды осенью Сашка отправился к Кальдуке. Но зиму он решил не жить у братьев Гао. Теперь у него был свой дом.

Когда он вошел в фанзу Маленького, где-то в старом амбаре послышались крики ссорившихся женщин. Что-то басила Майога – жена Кальдуки. Она стала звать на помощь мужа. Кальдука выскочил из фанзы.

– Дура! Лодырь! Поганка! – взвизгнул он на кого-то. – Как смеешь не слушать мать!

Дверь распахнулась, и следом за ним в фанзу вошла растрепанная молодая женщина в грязном халате в заплатах. Она смутилась, завидя Сашку.

Это была Одака.

Все ее попрекали, Сашка это давно заметил. Она привыкла к побоям и упрямо молчала.

– Изобью тебя! Почему в амбаре не убралась? Ленивая дура! – орал Кальдука. – Вот лишний рот! Ничего не могу с ней поделать. Она на нас работать не хочет. Сидит и себе халат зашивает. Ты что, красавица? Дура ты! Ты вдова и никому не нужна! Когда ей что-нибудь надо, так она день и ночь работает. Сидит и шьет. Вот дура! А в амбаре не прибрано. А в очаге огонь гаснет. Мне самому, что ли, головешки мешать, когда в моем доме столько баб? Ах ты, дрянь! – Кальдука пнул ее ногой, ударил по спине, толкнул к очагу. – Убью!..

Этот добрый, вечно улыбающийся и любезный старичок был сущий зверь с Одакой, про которую жена Кальдуки каждый день говорила ему много плохого.

Одаке было очень обидно. Что ее били постоянно – не беда, она привыкла. Но зачем отец бьет при чужом человеке? Очень стыдно Одаке. Она хотела стать поопрятней, ее всегда ругали, что она как оборвыш. Так трудно старый халат латать!.. Она с большим искусством покрыла заплатами дыры. И даже этим не угодила отцу. И мать и он обиделись, что она чинила себе одежду.